Сходняк - Александр Бушков

Большая часть событий и ВСЕ персонажи романа являютсяавторским вымыслом, любые совпадения с реальными людьми и событиями суть неболее чем случайность.

Почти нет таких поступков, признаваемых людьми преступлениеми грехом, которые государство не совершало бы когда-нибудь, утверждая за собойправо их совершать.

Б. А. Кистяковский, «Государство и личность»

Четырнадцатое сентября 200* года, 16.52.

...На первый взгляд это был обыкновенный гостиничный номер –одноместный, не из дешевых. Не президентского класса, конечно, однако далеко ине те апартаменты, кои несчастному командировочному в каком-нибудьпровинциальном «Доме колхозника» приходится делить на равных правах с клопами,тараканами, ржавой водой из крана и серыми простынями на безбожно скрипучейкровати, продавленной телами многочисленных предшественников.

Здесь все было чистенько, уютненько и пристойненько. Комнатаметров тридцать квадратных, в алькове – накрытый цветастым покрываломсексодром, прикроватная тумбочка с трогательной вазочкой, в которой алеетодинокий тюльпанчик – настоящий, не пластмассовый, ковролин, телевизор«Эриссон» вещает приглушенно что-то там об увлекательной жизни обитателейморей-океанов, ослепительно белая ванна, а не какое-нибудь желтое корыто соскворчащим душем, даже минибар имеет место – предлагая откушать напитковвсевозможных градусности и сладкости. Нормальный, одним словом, гостиничныйномер, совсем как в иных отелях, стремящихся к европейскому уровню... ежели несчитать некоторых мелочей, поначалу в глаза и не бросающихся.

Во-первых, обязательный для таких номеров телефонотсутствовал. Во-вторых, отсутствовала и ручка с внутренней стороны двери – даи не только ручка, но и замочная скважина. Дверь представляла собой идеальногладкую дээспэшную плиту, без выпуклостей, отверстий и всяческих узоров,пригнанную к косяку столь плотно, что лезвие ножа не просунешь. И Алексей, самне зная почему, голову готов был прозакладывать, что ДСП – это лишь отделка,внешнее покрытие, бутафория, и что на самом деле такую дверь не прошибешь и изгранатомета.

Во-вторых, аналогичная ситуация была и с окном – огромным,почти, во всю стену, идеально чистым, с видом на таежные сопки... Вот только,опять же, ни шпингалетов, ни ручек на нем не наблюдалось, и как его открыть,было напрочь непонятно. Более того: легонько постучав по окну пальцем, Алексейобнаружил еще две странности: на стук оно отзывалось отнюдь не привычнымстеклянным звуком – казалось, что стучишь по листу пластика; и потом, стеклоэто вибрировало.

Мелко, часто, бесшумно и почти незаметно, однако ж –вибрировало. В-третьих: под самым потолком в углу над дверью в номер помещаласьнекая черная коробочка с мигающим красным огоньком, наводящая на мысль нестолько о пожарной сигнализации или о датчике движения, сколько о миниатюрнойтелекамере особливо если учесть, что оттуда, из-под потолка, вся комнатапросматривалась как на ладони. Из чего следовал вполне логичный вывод: помимовсего прочего, номер и «жучками» нашпигован не хуже, чем клопами те же самыеапартаментики «Дома колхозника».

А так, если на все эти странности внимания не обращать, тожить можно было вполне – если вспомнить те камеры-одиночки, где они провелипоследние две недели...

– Как хорошо, что все мы здесь сегоднясобрались... – пробормотал Алексей, скрутил голову неприлично крошечнойбутылочке «Смирновской» из минибара, винтом влил себе в рот, зажевал яблочкомиз вазы на столе, показал средний палец телекамере и завалился поперексексодрома.

– Фу, мон ами, – глядя в окно, поморщиласьМаша, – где ваши манеры?

– Примерно там же, беспечно ответствовал Алексей,хрустя яблоком, – где манеры наших весьма гостеприимных хозяев...Насколько я помню, задерживать подозреваемых без предъявления обвиненияразрешено не более чем не семьдесят два часа. А мы тут торчим уже... Сколько мытут уже торчим, кстати?

– Двенадцать дней. С копейками, – хмуро сказал-Гриневский. – Но я оч-чень не уверен, что мы находимся в гостяхмногоуважаемых слуг МВД с их семьюдесятью двумя часами.

– Ну, это к бабке не ходи, – махнул рукойАлексей. – Ясное дело, что это не менты... И это хорошо. Однако ж, что ещебольше хорошо, это не бандиты и не друзья нашего покойного уголовного другаПугача. Согласны?

Вопрос был чисто риторическим, и никто на него не ответил.По тому, как в Ашхабаде молчаливые и сосредоточенные люди в штатском аккуратнои бесшумно погрузили их, минуя все и всяческие таможенные и паспортныеконтроли, на борт самолета (всецело транспортного снаружи, а изнутриоборудованного исключительно под пассажирские перевозки) и за каких-то три часакурсом на северо-восток переправили куда-то обратно, в места до икоты знакомые– таежные; по оборудованию недавно покинутых камер-одиночек и этой, спозволения сказать, «гостиницы» – по одним этим вводным уже можно было сделатьвывод, что оказались они в гостях у одной из контор. Которой именно из визобилии расплодившихся за последнее время – понять сходу было трудно, но тотфакт, что организация сия является насквозь государственной и достаточномогущественной, сомнению не подлежал.

Без малого две недели с момента принудительной переправки втаежные места они провели раздельно, как уже говорилось, – в одиночныхкамерах и абсолютно одинаковых условиях; и это выяснилось только теперь, когдавсех троих наконец-таки собрали вместе в этом гостиничном номере и они смоглиобсудить пережитое.

Там, в камерах, их не допрашивали, не били, не пытали, некололи всяческими сыворотками правды. Напротив: камеры были хоть и крохотными,но опрятными, с пружинной кроватью, прикроватным столиком и чистым сортиром взакутке, да и кормили исправно и весьма сносно – не хуже, по крайней мере, чемв иных офицерских столовых.

Однако – это были несомненно камеры.

А с другой стороны – не допрашивали и не били.

И вот это последнее пугало больше всего.

Раз в сутки, по утрам после завтрака, появлялась молчаливаяневзрачная барышня в серой форме без знаков различия, с папочкой в холенойруке, и равнодушно предлагала письменно рассказать все, что с ними произошло смомента бунта на зоне под Пармой, – как можно детальнее и подробнее.Каждый день после завтрака, блин, появлялась и предлагала. Каждый день! Причем,что раздражало больше всего, всякий раз принадлежности для письма оказывалисьразными – сегодня, скажем, это был остро отточенный карандаш и стопка писчейбумаги, завтра – дорогой блокнот и китайский «паркер», послезавтра – синийфломастер и лист ватмана калибра А2... и ни разу сии принадлежности неповторялись. А описывать приходилось одно и то же. Каждый раз одно и то же. Нуне издевательство ли?!.