Смерть в двух экземплярах - Александр Шувалов

Пролог

Не открою Америку, если скажу, что Россия – глубоко духовная страна и всяк в ней живущий, или почти всяк, тонко чувствует и глубоко переживает. Что, спросите, чувствуют и по какому поводу терзаются душой? Каждого глубоко заботит свое, заветное.

Например, наши вожди страдают оттого, что им достался не тот народ. Не японцы, со своим нечеловеческим трудолюбием, и не северные олени, которые, как известно, совершенно самостоятельно решают вопрос о пропитании, добывая ягель на завтрак, обед и ужин, и при этом не ноют о каких-то там индексациях, тарифах и прочих социальных пакетах. Зато совершенно безропотно отдают пастырям шкуру и мясо. И рога, для тех, кому своих не хватает, собственных.

Демократы переживают оттого, что их время безвозвратно прошло, и халява закончилась. Обмелели молочные реки, куда-то подевались тазики с икрой, а к подъезду перестали подавать авто с мигалками. Только и остается теперь, что оплакивать ушедшие непонятно куда сладкие моменты и потихоньку сдавать в аренду бизнесменам под офисы свободные площади во всяких там Почтовых переулках.

Наша доблестная полиция искренне переживает от засилья преступного элемента. Борьба с ним отвлекает работников правопорядка от столь любимой ими коммерческой деятельности.

Творческая интеллигенция прямо-таки разрывается от невозможности создать хоть что-нибудь эпохальное и полнейшего нежелания работать. Поэтому только и остается, что шляться по презентациям и привычно суетиться лицом, изображая «совесть эпохи».

С олигархами отдельная история. Как следует нахапав и наевшись вкусненького в четыре горла, они вдруг с ужасом поняли, что совершенно не представляют себе, чего бы такого прикупить к уже имеющемуся для комплекта. А еще им вдруг очень захотелось, чтобы ими восхищались. Когда же выяснилось, что сие невозможно, многие по-настоящему расстроились.

О народе говорить не будем, потому как он в отличие от всех остальных всяким там страданиям и душевным метаниям совершенно не подвержен. Может быть, из-за того, что народ в России постоянно занят… выживанием.

Чиновники… Как метко заметил один остроумный писатель, наш служивый люд ощущает серьезный дискомфорт от необходимости жить в той стране, которую так старательно грабит. Ездить, пусть и в машинах с мигалками, по хреновым дорогам, видеть из окошка все те же набившие оскомину пейзажи, встречаться ненароком взглядом с теми, кого шкуришь, и ощущать их «искреннюю любовь». Насколько лучше было бы взять да проснуться в обычный будний день не в этой «рашке», а где-нибудь на Лазурном Берегу или в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, вдохнуть свежий, чуть солоноватый морской воздух и вдруг всей душой и каждой клеточкой любимого организма осознать, что жизнь все-таки прекрасна, и она таки удалась. Так и живут в муках.

Леонид Михайлович в отличие от многих себе подобных стойко переносил факт проживания в России и никуда из нее съезжать не собирался. Все потому, что чиновником он не был. Уже не был. По статусу его скорее можно было отнести к вельможам, людям, прочно стоящим у руля. Как-то совсем недавно один из ему подобных в беседе с журналюгами назвал их «новыми дворянами» и при этом даже ни капельки не смутился. А чего, собственно говоря, стесняться? Такая жизнь: есть быдло, есть те, кто это быдло пасет и ставит в стойло, а есть небожители, элита, кто руководит и направляет, держит в крепком кулаке и не дает разбрестись куда не надо.

Он высоко забрался, прочно устроился и собирался лезть дальше и выше, прямо к облакам. Был истинным патриотом и, если произносил слово «Россия», обязательно добавлял «великая». Демонстративно не шлялся по всяким там Куршевелям и Сардиниям, предпочитая отдыхать от трудов праведных на Валдае. В общем, как в песне поется: загорал в Сочи, рыбачил на Волге, в Ростове солдатом служил. Деньги, правда, предпочитал хранить за границей.

Рано или поздно у любого «слуги народа» возникает финансовый вопрос. Не в том смысле, где бы перехватить до получки, а куда девать излишки. Почему-то у всякого чиновника в процессе бескорыстного служения Отечеству вдруг появляется много денег. Непонятно только, откуда. Когда они перестают помещаться в скромном служебном кабинете, их отвозят домой и хранят под кроватью или на антресолях. Потом они до упора заполняют собой жилплощадь, и вот тогда их относят в банк, желательно в иностранный. У нас в стране банки частенько сбегают неизвестно куда со всеми деньгами, еще они, бывает, лопаются. И вообще, подальше от лишних глаз положишь, на душе как-то спокойнее.

В то утро он, как всегда, приехал к себе, вознесся в персональном лифте на четвертый этаж и прошел в кабинет. Присел за стол, отхлебнул крепкого чаю из любимой кружки и раскрыл газету. Проверил, на месте ли три рабочих маркера, красный, зеленый и черный. Маркеры, естественно, были на месте. Настало время работы с прессой, целый час, в течение которого хозяина кабинета никто и никогда не тревожил. И тут все вдруг пошло наперекосяк.

В дверь не то чтобы постучали, просто поскреблись. Раз, потом другой.

– Ну, кто там? – недовольно поднял голову от прессы хозяин кабинета.

В проеме двери показалось личико личного помощника. Удивленное и взволнованное.

– Леонид Михайлович, вам факс.

– Мне что? – опешил он.

Давно уже, лет десять, никто не слал ему, как какому-то начальнику ДЭЗа, факсы. Немногие вышестоящие звонили или присылали официальные бумаги с лощеными курьерами. Остальные, нижестоящие, привозили документы на подпись лично.

– Факс, – подтвердил помощник. – Пришел на секретариат.

– Откуда?

– Из… – Помощник назвал страну и банк.

– Давай сюда!

– Там все на английском…

– Я что сказал?! – рявкнул он.

Секретарь пискнул от страха, подошел на ватных ногах, положил на краешек стола бумагу и испарился. Леонид Михайлович подвинул листок поближе и углубился в чтение.

Через пять минут он поднялся, подошел к бару в углу кабинета, налил не глядя половину стакана и залпом выпил. Потом вернулся за рабочий стол и взялся за телефон. Коротенько с кем-то переговорив, достал из кармана платок, вытер мокрое лицо и в полной растерянности проговорил:

– Черт знает что!

И действительно, произошедшее только так и можно было прокомментировать. Или даже чуть резче.

Дело в том, что Леонид Михайлович имел кое-какие деньжата, так сказать, скромную заначку на черный день. И хранил он их в одной тихой европейской стране, где в отличие от Швейцарии не производили ни часов, ни шоколада, зато банки там совершенно не уступали по надежности женевским, цюрихским или бернским и существенно превосходили их в плане конфиденциальности и священного трепета в отношении к клиентам. Недаром же там любили держать трудовые накопления нефтяные шейхи, президенты «банановых» держав и другая не менее почтенная публика. Ни разу за все время сотрудничества банк не давал повода усомниться в своей лояльности и высоком профессионализме. А тут вдруг такое…