Моя любимая свекровь - Салли Хэпворс

* * *

Моей свекрови Энн, которую мне никогда не хотелось убить. И моему свекру Питеру, которого – время от времени – убить хотелось.

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Стоя у обеденного стола, я складываю постиранное, когда подъезжает полицейская машина. Подъезжает без особого шума – ни сирен, ни мигалок, и все равно у меня начинает сосать под ложечкой, – так мать-природа предупреждает, что не все в порядке. Ранний вечер, но уже собираются сумерки, и на соседской веранде загораются огни. Время ужина. Полиция не объявляется у вас на пороге в такое время, если случилось что-то дурное. Я заглядываю через арку в гостиную, где мои ленивые дети развалились тут и там, каждый уткнулся в собственный гаджет. Живые. Невредимые. В добром здравии, если не считать, пожалуй, легкой экранной зависимости. Семилетний Арчи смотрит на большом айпаде, как некая семья играет в приставку; четырехлетняя Харриет на своем маленьком айпаде – как маленькие девочки в Америке разворачивают игрушки. Даже двухлетняя Эди, разинув рот, смотрит телевизор. Я испытываю некоторое облегчение, что вся моя семья под одной крышей. По крайней мере, большая ее часть. «Папа! – вдруг думаю я. – Ох, нет, пожалуйста, только не папа!»

Я перевожу взгляд на полицейскую машину. Свет фар пробивается сквозь легкую морось.

«По крайней мере, это не дети, – виновато шепчет мне внутренний голос. – По крайней мере, это не Олли».

Олли на задней веранде жарит гамбургеры. В безопасности. Сегодня он рано вернулся с работы, по-видимому, не очень хорошо себя чувствует, хотя и не выглядит особенно больным. В любом случае он жив, и я от всего сердца благодарна ему за это.

Дождь немного усилился, морось превратилась в четкие капли. Полицейские глушат мотор, но не вылезают сразу. Я скатываю пару носков Олли и кладу их поверх стопки его белья, а затем тянусь за следующей парой. Мне бы надо встать, подойти к двери, но руки продолжают складывать на автопилоте, как будто, если я буду вести себя так, словно ничего не случилось, полицейская машина перестанет существовать и все снова будет хорошо. Но это не срабатывает. Дверца со стороны водителя открывается, из машины вылезает полицейский в форме.

– Ма-а-а-ам! – кричит Харриет. – Эди смотрит телевизор!

Две недели назад известная журналистка публично высказалась о том, какое отвращение у нее вызывает то, что дети в возрасте до трех лет подвергаются воздействию телевидения, она даже до того дошла, что назвала это «жестоким обращением с детьми». Как и большинство австралийских матерей, я пришла в ярость и разразилась предсказуемой обличительной речью: «Да что она знает? У нее, наверное, целая команда нянь, и она ни одного дня в жизни за детьми не присматривала!», но потом стремительно ввела правило «никакого телевизора для Эди», которое продержалось ровно до того момента двадцать минут назад, когда мне надо было поговорить по телефону с компанией – поставщиком электроэнергии, а Эди прибегла к своему старому трюку «Мама, ма-а-а-ама, МА-А-АМА», так что я сдалась, включила ей серию «Уигглз» и ушла в спальню, чтобы закончить телефонный разговор.

– Все в порядке, Харриет, – говорю я, не отрывая глаз от окна.

Передо мной появляется сердитое личико Харриет, ее темно-каштановые вихры и густая челка развеваются вокруг лица, как нити у швабры.

– Но ты же СКАЗАЛА…

– Не важно, что я сказала. Несколько минут погоды не сделают.

Копу на вид лет двадцать пять, в лучшем случае тридцать. Фуражку он держит в руке, но сует ее под мышку, чтобы поддернуть спереди слишком тесные брюки. Невысокая, полная полицейская того же возраста выбирается со стороны пассажирского сиденья, ее фуражка точно прилипла к голове. Обойдя машину, они бок о бок идут по дорожке. Они точно идут к нам. «Нетти, – внезапно думаю я. – Это насчет Нетти».

Такое вполне возможно. У сестры Олли в последнее время были проблемы со здоровьем. Или, может, это Патрик? Или это что-то совсем другое?

Суть в том, что в глубине души я знаю, что это не Нетти, не Патрик и не папа. Забавно, но иногда просто знаешь.

– Бургеры готовы.

Со скрежетом открывается дверь с веранды, и на пороге появляется Олли с полной тарелкой. Девочки бросаются к нему, а он щелкает огромными щипцами, как крокодил челюстями, они подпрыгивают и визжат так громко, что почти заглушают стук в дверь.

Почти.

– Там кто-то пришел? – Олли поднимает бровь скорее с любопытством, чем с беспокойством. На самом деле он выглядит оживленным: «Нежданный гость в будний вечер! Кто бы это мог быть?»

Из нас двоих общительный как раз Олли. Это он добровольно вызвался войти в школьный родительский комитет, потому что «это хороший способ познакомиться с людьми». Это он останавливается у забора, чтобы поздороваться с соседями, если слышит, как они разговаривают в саду. Это он подходит к людям, которые выглядят смутно знакомыми, и пытается выяснить, знают ли они друг друга. Легкий на улыбку и на подъем. Для Олли неожиданный стук в дверь в будний день предвещает скорее приключение, чем что-то зловещее.

Но, конечно же, он не видел полицейскую машину.

Эди уже мчится по коридору.

– Я открою, я открою.

– Погоди-ка, Эди-букашка, – говорит Олли, ища, куда бы поставить тарелку с гамбургерами. Однако он недостаточно быстр, потому что к тому времени, когда он находит место на стойке, Эди уже распахивает дверь.

– Полиция! – благоговейно восклицает она.

Разумеется, как раз тут мне полагается побежать за ней, перехватить полицейских у двери и извиниться, но мои ноги словно приросли к полу. К счастью, Олли уже нагнал трусцой Эди и игриво ерошит ей волосы.

– Привет, – говорит он копам.

Он оглядывается через плечо на гостиную, его мысли заняты тем, что он делал несколько секунд назад, возможно, он думает, не забыл ли он перекрыть газ под жаровней или надежно ли поставил на стойку тарелку с бургерами. Это типичное непритязательное поведение человека, который вот-вот получит плохие новости. У меня взаправду такое чувство, будто я вижу мою семью в телевизоре: красивый, ни о чем не подозревающий папа, милая малышка. Обычная семья из пригорода, жизнь которой вот-вот поставят с ног на голову… разрушат навсегда.

– Чем могу быть полезен? – наконец произносит Олли, снова переводя взгляд на копов.

– Я старший констебль Артур, – слышу я женский голос, хотя с моего места у стола мне ее не видно, – а это констебль Перкинс. Вы Оливер Гудвин?

– Так и есть.

Олли улыбается Эди и даже подмигивает ей. Этого достаточно, чтобы убедить меня, что я слишком драматизирую. Даже если новости плохие, то, может быть, не совсем уж ужасные. Может, они вообще не для нас плохие. Может, ограбили кого-то из соседей? Полиция всегда прочесывает местность после чего-то подобного, так ведь?