Передай привет небесам - Екатерина Островская

Часть первая Глава первая

Алексей открыл глаза, потому что сквозь сон почувствовал присутствие в комнате постороннего. Хотел вскочить сразу, но какая-то непонятная сила придавила его, не давая пошевелиться, сковала по рукам и ногам, сердце застучало быстрее, как поезд, набирающий ход, и от этой скорости перехватило дух и похолодело внутри. Теперь он знал точно, что кто-то, появившийся тихо и ниоткуда, стоит, таясь во мраке, невидимый на фоне черной стены… Он хотел закричать от проснувшегося в нем страха, даже ужаса, не известного ему прежде, оставляющего только одно желание – звать на помощь. Но не было ни сил, ни смелости, ни воли: все осталось там – за пределами сознания, за гранью его понимания и представлений о сущем. Прежнее пространство исчезло, унеся все с ним связанное: и слова, потерявшие смысл, и значения, и мысли, кроме одной, затухающей в своей безнадежности, – про смерть… Но и это страшное осязание исхода билось все медленнее… Поезд начал останавливаться, возвращая привычные ощущения и осознание самого себя как предмета, застывшего между чужими и страшными мирами. Поезд останавливался, а с ним и сердце. Наконец оно совсем остановилось… И это тоже было страшно…

Тьма начинала редеть и стала превращаться в зернистый отпечаток с плохо проявленной черно-белой фотопленки… Мир начал светлеть, но лишь в одном месте – там, куда направил Алексей свой немигающий взгляд… Появилось пятно, которое разрасталось, превращаясь в силуэт, приближаясь медленно и неизбежно. Все вокруг стало проявляться… И теперь Алексей понял, кто к нему пришел.

– Как тебе, Леша? – спросил тесть с непривычной для него интонацией.

– Плохо, – само собой вылетело слово – единственное оставшееся в памяти.

Мертвый улыбнулся страшно и наклонился над лежащим живым. Или над притворяющимся живым? Жизнь осталась далеко – там, где не было тьмы и страха и куда возврата уже не будет…

– Помнишь? – спросил призрак тестя.

Алексей хотел кивнуть, но вдруг понял, что нельзя, потому что всякое согласие – это долгие годы печали… Но годы все вышли, впереди только вечность, и она, неизбежная, будет мрачной и страшной.

– Помнишь? – повторил тесть и еще раз улыбнулся, но теперь почти весело. – Ведь сегодня ровно двенадцать лет, как ты меня убил.

– А-а-а, – застонал Алексей и проснулся.

Он очнулся, но боялся открыть глаза, чтобы не оказаться там, откуда только что выпал. Не хотел смотреть, потому что действительность могла оказаться еще ужаснее. Он чувствовал под собой жесткую шконку, тяжелыми веками ощутил свет ночной лампы над дверью спального помещения барака… Чей-то тихий стон прозвучал совсем неподалеку, кто-то перевернулся с боку на бок… Пахло мужским потом и лизолом, словно кто-то лежащий совсем рядом на долгие годы пропитал им свои ноги, спасаясь от грибка. Все становилось привычным, обыденным и не таким страшным. Алексей попытался вспомнить, сколько дней осталось до окончания срока, но не смог. И это было удивительно, потому что каждое утро он знал, считал, надеялся… А сегодня не помнил, словно надежда пропала, вывалилась из дырявого кармана, как связка ключей, без которых не войти ни в одну знакомую дверь, не вернуться к прежней жизни, ожидающей его за стальными воротами колонии.

Снова застучало сердце. И опять пришел страх. Алексей понял, что проснулся не там – не в бараке, а совсем в другом времени, когда он, молодой, полный сил и любви, пробудился в камере следственного изолятора на рассвете того самого дня – перед вынесением приговора. Тогда он надеялся, но теперь знает точно, что оправдательного решения не будет и срок ему дадут не условный… Будет двенадцать лет строгача. Но если он в камере, значит, все повторится снова? Все вернулось на круги своя, на двенадцать лет назад – в такой же год Крысы. В год подлой и мерзкой крысы, которая бежит по колесу, накручивая день за днем двенадцать лет, а потом возвращая Леху в тот день, с которого все началось, отмеряя ему новый срок и новые испытания. Сегодня День сурка – 2 февраля. День рождения и смерти тестя. День, когда тесть, успевший уже хряпнуть вискарика, сказал ему:

– Лешик, кто-то со счетов фирмы деньги крысит. Не знаешь кто?

– Не знаю, – честно ответил тогда Алексей.

– Правда? – весело ухмыльнулся Виктор Петрович. – А сдается мне, что эта крыса – ты.

Это было за полчаса до его смерти.

И все повторяется заново.

Раздался звонок. Знакомый и нудный, как напоминание о ничтожности человеческого бытия. Сейчас в коридоре ночной дневальный истошно заорет: «Отряд, подъем!» – и все пойдет по привычному кругу. Шесть утра.

Он на зоне, и это уже легче.

Алексей открыл глаза, сел в постели и осмотрел комнату. Квадрат четыре на четыре с выгоревшими обоями, старым сервантом и древним креслом с хлипкими деревянными подлокотниками, перемотанными синей изоляционной лентой. Письменный стол, пара стульев и пустота, не считая тахты, на которой он сейчас сидит, – на ней четыре года назад умерла мать, не дождавшись…

Будильник на столе продолжал надрываться. Алексей поднялся и отключил его. Два месяца он на свободе, время идет, но только для других, для Лешки Метелина оно топчется на месте. Он скреб щеки тупой одноразовой бритвой, понимая, что надо купить приличный станок и хорошие лезвия, но средств на такую роскошь не было. Деньги, полученные при освобождении – почти полмиллиона рублей, – разошлись быстро: на обустройство могилы матери, на памятник, на стол, накрытый для соседей, которых не знал, но заставил их праздновать свое освобождение. Соседи говорили хорошие слова о его маме. А одна старушка, разглядывая несчастного парня, вдруг заплакала, что взбесило его. А еще пришлось покупать одежду: джинсы, майки, рубашки и даже приличный костюм, потому что он тупо надеялся найти приличную работу. Спортивный костюм «Пума» и фирменные кроссовки – дорогие, но он привык когда-то к таким… А первые десять тысяч Алексей потратил еще в Вятке на проститутку, которую снял на вокзале. Она стонала и вскрикивала всю ночь, и царапала ему спину, отчаянно скрипели пружины старого дивана, а за стеной плакал от страха проснувшийся ребенок.

Утром он посмотрел на мальчика, которому было лет пять, и спросил девчонку:

– Во сколько же ты родила?

– В восемнадцать, – ответила та, – с первого раза залетела. Мать к тому времени уже в другой город уехала: у нее новый муж и своя жизнь. А я перебралась к бабушке. Потом она умерла, и мне квартира досталась…

Она рассказывала, готовя ему завтрак, улыбаясь чему-то при этом. Алексей старался смотреть в сторону, потому что чувствовал себя неловко: улыбка случайной знакомой была светлой и доброй. Она не назвала цену за свои услуги, но он дал десять тысяч. Девчонка пошла его провожать и даже взяла с собой сына: на грязной от растаявшего снега платформе они смотрелись как семья. Девчонка улыбалась, а мальчик бегал по декабрьским лужам, разгоняя голубиные стаи. Перед тем как сесть в вагон, Метелин подставил ей щеку для поцелуя.