Убийство в Пражском экспрессе - Иван Любенко

Выражаю искреннюю благодарность Игорю Лапинскому.

10 сентября 1919 г.,

Приазовская степь.

Горизонт перевернулся, и аэроплан, почти став на крыло, рухнул вниз, точно подбитый. Двигатель замолчал, но за двести метров до земли мотор «Клерже» в сто тридцать лошадиных сил ожил и застрекотал всеми своими девятью цилиндрами. Штабс-капитан потянул на себя ручку, не дав машине окончательно спикировать. Красный «Ньюпор» этого не ожидал и, оказавшись напротив солнца, ослеп. А в это время «Виккерс», взмыв вверх, зашёл в хвост большевистскому авиатору и длинной очередью прошил деревянное тело врага. В воздух полетели обломки киля, стабилизатора руля высоты, управления и элерона.

— Восьмой краснозадый, — усмехнулся штабс-капитан Ильин и совершил разворот, чтобы встретиться с ещё одним приближающимся противником. Альтиметр показывал высоту почти в две тысячи метров. Ильин сделал стремительный выпад вправо, точно фехтуя шпагой, и выпустил две коротких очереди. Пули насквозь прорезали фанерное самолётное брюхо. Большевистский «Ньюпор» перешёл на отрицательный угол и свалился в штопор.

— Девятый, — выговорил вслух офицер и осмотрелся по сторонам. Слева, уносил ноги красный разведчик на «Сопвич-259». Гнаться за ним было опасно, поскольку до линии фронта оставалось меньше пяти километров, и можно было легко угодить под огонь вражеской артиллерии. Но азарт боя захватил офицера, он не сдержался — устремился в погоню. И в момент, когда цель уже была на прицеле, послышались взрывы. Истребитель трясло, снаряды разрывались всё ближе и один из осколков угодил в крыло. Повезло. Ильин дал две очереди в хвост противника, как вдруг заклинило пулемёт. Так бывает, если перед набивкой ленты не промыть патроны бензином, не вытереть насухо хоть один из них — именно он и вызовет перекос и задержку в стрельбе. Но пронесло. Очереди попали в цель ещё до перекоса, и «Ньюпор», клюнув носом, будто раненная птица, стал падать.

— Десятый. Пора домой, — прошептал офицер и пошёл на разворот. Пот струился из подшлемника и застилал глаза. Неожиданно раздался глухой удар и пропеллер остановился. Мотор «Клерже» замолчал. «Виккерс» летел по инерции, и в расчалках [1] свистел ветер. Ильин осмотрелся: судя по всему, осколок задел правую стойку, разбил козырёк кабины, а оторвавшаяся тяга мотора срезала часть капота и повредила двигатель. Высота уменьшилась до полутора тысяч, а до аэродрома ещё около десяти километров. Надо было бороться за каждый метр высоты и постараться дотянуть до своих. Слава Богу, помогал ветер, и «англичанин» скользил по воздуху, точно бумажный змей.

На счастье, завиднелось лётное поле, и истребитель, совершенно обессиленный, неуклюже коснулся своими шасси земли. Пробежав несколько сот метров, аэроплан замер.

Лётчик выбрался из кабины. К нему бежал моторист. Он держал бутылку коньяка и чайный стакан. Унтер-офицер вынул пробку и сказал:

— «Шустовский», настоящий, специально для вас, ваше благородие.

— Эх, подведёшь ты меня, Семёныч, под скандал. Знаешь ведь, что на лётном поле это строго-настрого запрещено, — вымолвил Ильин, снимая коричневый шлем с чёрным двуглавым орлом на околыше и кокардой над ним.

— Так это же случай — исключительный. На мёртвом моторе сели. Что с ним?

— Тягу оторвало, и она угодила в двигатель.

— Эх, вот незадача! Небось, уже и душу Господу отдать собирались? Так я наливаю?

— Ладно.

Штабс-капитан махнул рукой, взял стакан и осушил его несколькими большими глотками, будто это был не коньяк, а сухое красное «Мукузани».

— Скольких супостатов подбили, ваше благородие?

— Три. Два «Ньюпора» и один разведочный «Сопвич». Насчёт «Ньюпоров» — не сомневаюсь, придёт подтверждение от наших кавалеристов, а вот за «Сопвич» ручаться не могу — на их территории упал.

— Стало быть, всего тридцать пять! Ого!

— Ты не ровняй германцев и красных, — усмехнулся Ильин. Как известно, немецкий рекордсмен — Манфред фон Рихтгофер — имел на счету восемьдесят один аэроплан. А француз Гюннемер дошел до цифры сорок один. Так что пока я третий. Утешает только то, что немец погиб в бою год назад, а Гюннемеру больше и сбивать-то некого. Для французов война закончилась, а у нас — в самом разгаре. Одно меня смущает: статистика упрямо твердит, что фронтовой лётчик-истребитель живёт в воздухе, в среднем тридцать часов, а потом, как бы это ни было печально, погибает. А я вот что-то задержался на этом свете…

— Ничего-ничего, послужим ещё России-матушке. И всё же я второй стакан налью?..

— Постой. Автомобиль, не к нам ли мчится?

— Похоже.

— Тогда коньяк отменяется.

— Временно.

— Надеюсь. И убери бутылку.

— Слушаюсь. Я пошёл обратно.

— Давай.

Прямо по взлётному полю, мимо «колдуна» — ветрового указателя на длинном шесте, напоминавшего то ли раздутый чулок, то ли «колбасу», несся «Рено». За рулём сидел всего один человек. Он был в шофёрском облачении. Автомобиль остановился прямо перед «Виккерсом». Водитель не стал заглушать мотор. Из машины вышел офицер. Он снял куртку, и на погонах блеснули три звезды.

— Уж не по мою ли душу?

— Так точно, господин штабс-капитан. Велено вас срочно доставить в Ставку Главнокомандующего.

— За что такая честь?

— Узнаете на месте. Одно скажу — для вас это будет хорошей новостью. Прошу в автомобиль.

— Вот же незадача, а я уже и коньячка хлебнул, — смутился Ильин. — Моторист угостил по случаю: двигатель отказал, пришлось планировать. Едва дотянул… Только генерал на это вряд ли обратит внимание. Распитие спиртных напитков на лётном поле — разжалование в рядовые.

— Не беспокойтесь, за час выветрится, — улыбнулся поручик. — До Таганрога раньше нам никак не добраться.

— Пожалуй, да. Погодка сегодня исключительная. Бабье лето наступило. Но мы всё равно должны заехать в расположение части. Надобно привести себя в порядок. Это займёт не более десяти минут.

— Безусловно.

— Тогда по ко́ням!

Офицеры сели в автомобиль, и он покатил прямо к хуторским хатам — месту дислокации четвёртого Добровольческого авиаотряда.

Отмахав почти восемьдесят вёрст по степи, жёлто-оливковый «Рено» въехал в Таганрог.