Руки кукловода - Наталья Александрова

Ровно в восемь тридцать в квартире Николая ВасильевичаТрубина заработал домофон.

– Николай Васильевич,машина подана! – раздался голос шофера Жени.

Трубин был уже одет. Он вышел на лестничную площадку. Возлелифта стояла незнакомая девушка – невысокая, симпатичная, с немного раскосымиглазами.

«Небось от Валеры уходит, – подумал Трубин с легкойзавистью, – шалун Валерик, за сорок, а каждый день новые девушки. И непроводит ведь».

Легким кивком обозначив свою симпатию, вошел следом закрасоткой в лифт. Она замялась, нажимая на кнопку, и лифт пошел не вниз, авверх.

– Э, девушка, вы куда? – удивился Трубин. –Вы что‑то не то нажали!

Да что вы? – С милой улыбкой девица обернулась к нему ивдруг, с резким шипением выдохнув воздух, мгновенным неуследимым движениемнакинула на шею Николая Васильевича тонкий шелковый шнурок.

«Что за безобразие!» – хотел возмущенно крикнуть Трубин, ноне смог, потому что в его гортани что‑то противно хрустнуло, иневыносимая боль хлынула в горло, как расплавленный металл. Николай Васильевичпошатнулся, замахал руками. Глаза его вылезли из орбит, в лифте стало сразуудивительно темно, и все вокруг сделалось дымно‑багровым. Потом в головеу него взорвался слепящий шар, и все кончилось.

Николай Васильевич Трубин сполз по стене и затих на полулифта с широко открытыми выпученными глазами, в которых застыло выражениеудивления и обиды.

Симпатичная девушка аккуратно сняла с шеи Трубина шнурок,убрала в карман своей куртки и вышла из лифта, который как раз остановился начетырнадцатом этаже.

Открыв дверь, она вышла с лестничной площадки на широкийбалкон, пригнулась, чтобы ее не было видно снизу, и перебралась на соседнийбалкон. Через минуту девушка уже спускалась на лифте в соседнем подъезде, ещечерез минуту она вышла из подъезда, не привлекая к себе внимания, и быстрымделовым шагом направилась к остановке троллейбуса.

Шофер Женя подождал еще несколько минут – мало ли что можетзадержать босса – и наконец снова подошел к домофону.

Довольно долго ему никто не отвечал, потом из динамикапослышался заспанный и недовольный голос Риммы Григорьевны, супруги Трубина,которая почти никогда не вставала раньше двенадцати.

– Как – где Николай Васильевич? – удивленнопереспросила она. – Тебе лучше знать. Разве он еще не ушел?

Пару раз окликнув мужа и даже сделав несколько шагов побескрайней квартире, Римма Григорьевна вернулась к домофону и с еще большимнедовольством повторила Жене, что дома босса нет.

Шофер забеспокоился, потому что по совместительству на неговозлагалась и охрана Трубина. Открыв своим ключом дверь подъезда, он вошелвнутрь и вызвал лифт, чтобы подняться на шестой этаж. Но когда лифт спустился идвери его открылись, ситуация прояснилась во всей своей отвратительнойдостоверности.

Женя не справился с задачей охраны шефа. Шеф с широкооткрытыми выпученными глазами сидел на полу лифта, и он был несомненно истопроцентно мертв.

На экране телевизора девочки в разноцветных платьяхкружились под музыку, держа в руках огромные искусственные цветы. Я сидела на диване,закутавшись в плед, и тупо пялилась в экран. Было совершенно нечего делать, тоесть я не представляла себе, что могу сделать в данной ситуации. Все, что моглослучиться, уже случилось, и от меня больше ничего не зависит.

Вот именно, в этой истории от меня никогда ничего независело. Все, что произошло со мной за последнее время, случилось как быпомимо меня, без моего на то желания. Мной манипулировали, мной управляли,причем так искусно, что я ничего не замечала. Сама того не желая, я делала то, чтоот меня требовалось, и думала, что инициатива исходит от меня самой.

И все же, был ли момент в этой истории, когда я моглаостановить ход событий или хотя бы направить их в другую сторону? Был лимомент, когда от моих поступков что‑то зависело?

Я – человек глубоко реалистичный. Научную фантастику сдетства терпеть не могу. Все эти разговоры о том, что вот как было бы здорово ичто вообще было бы, если бы можно было вернуться на две недели назад и впонедельник утром встать не с левой ноги, а с правой, по моему мнению, не стояти выеденного яйца. Но я хочу понять, отчего я позволила собой управлять, кто я– безмозглая идиотка или просто жертва случайного стечения обстоятельств?

Итак, когда же все началось? Тогда ли, когда я вытащилаписьмо из нашего почтового ящика? Оно было адресовано мамуле, и обратнымадресом был указан Зауральск. В Зауральске у нас с мамулей родственников нет,общих знакомых тоже, поэтому я бросила письмо в прихожей на столик с телефономи больше про него не вспоминала. Что, если бы я тогда разорвала то письмо, нечитая, и клочки пустила по ветру? Ничего бы не изменилось, потому что в нашевремя, когда почтовое ведомство работает из рук вон плохо, никто не станетдоверять важную информацию простому письму.

Стало быть, началось все гораздо позже, когда вечером у насв квартире раздался длинный междугородный звонок. Краем уха я разобрала мамулинголос, радостно кого‑то приветствующий, и, поскольку не последовало ееокрика: «Александра, это тебя!», я спокойно продолжала заниматься своим делом.

Чтобы не возвращаться потом к второстепенным вопросам, сразуже скажу, что по профессии я журналист. По профессии, но не по призванию,считает моя мать, и я склонна с ней в этом согласиться. Так или иначе, чем‑тонужно зарабатывать на жизнь, потому что живем мы с мамулей вдвоем, содержатьнас некому: у мамули нет мужа уже, а у меня – еще. Но, как не устает онаповторять, если я и дальше буду продолжать в том же духе, то вряд ли он (муж) уменя когда‑нибудь вообще будет.

Так что в тот вечер, когда звонили из Зауральска, я сидела всвоей комнате за компьютером и писала статью, уж не помню на какую тему. Статьюнужно было сдать к завтрашнему утру, поэтому я углубилась в работу с головой.Поэтому, как выяснилось гораздо позднее, я просто не расслышала мамулиноговопроса, не буду ли я против, если у нас в квартире поживет некоторое время еестаринный приятель из Зауральска? В гостинице для него слишком дорого, а у насвсе‑таки три комнаты, и живем в них только мы вдвоем, так что приятельникого не стеснит.

Когда я работаю, то разговариваю с мамулей, пользуясьметодом Винни Пуха, то есть через равные промежутки времени вставляю в еемонолог попеременно две фразы: «Да‑да, конечно» и «Нет‑нет, ни вкоем случае». Очевидно, подошла очередь «Да‑да, конечно», потому чтомамуля, услышав положительный ответ, тотчас же оставила меня в покое.

Скажу сразу, я пыталась пользоваться таким же методом нетолько тогда, когда работаю, потому что мамуля у меня, конечно, женщинанеплохая, любит меня, но еще не потеряла надежду перевоспитать своюединственную дочь. Просто удивительно, как моя мать – женщина, обладающаязавидной толикой здравого смысла, независимостью и упорством, а также всегдаумевшая трезво оценивать свои и чужие силы, – может питать такиебеспочвенные надежды. Скорее всего, ей просто стыдно признать свое поражение.