Таких бедолаг не убивают - Жорж Сименон

I. Убийство человека в нижнем белье

«Бедняков не убивают…»

На протяжении двух часов эта дурацкая фраза приходила Мегрэ на память раз десять или двадцать, она преследовала его, словно назойливый припев случайно услышанной песенки, она вертелась и вертелась у него в голове – и невозможно было от нее отделаться, он даже несколько раз произнес ее вслух. Потом у нее появился вариант:

«Людей в нижнем белье не убивают…»

Августовский, по-отпускному пустоватый Париж изнывал от зноя. Жарко было уже в девять утра. В обезлюдевшей префектуре царила тишина. Все окна, обращенные к набережным, были распахнуты настежь. Войдя к себе в кабинет, Мегрэ первым долгом скинул пиджак. В эту минуту и раздался звонок от судьи Комельо.

– Загляните-ка, пожалуйста, на улицу Де-Дам. Этой ночью там произошло убийство. Комиссар полицейского участка рассказал мне какую-то длинную, путаную историю. Он сейчас на месте происшествия. Из прокуратуры туда раньше одиннадцати никто прибыть не сможет.

Уж это всегда так: только ты собрался провести спокойный денек в тишине, в прохладе – бац! – сваливается на тебя какая-то дрянь, и все к черту!..

– Идем, Люка?

Конечно, легковушку оперативной группы успели куда-то услать, и надо было добираться на метро, где пахло хлорной известью и где Мегрэ вдобавок пришлось загасить трубку.

…Нижний конец улицы Де-Дам у выхода на улицу Батиньоль. Солнце печет. Сутолока. Пестрота. На тележках вдоль тротуаров – горы овощей, фруктов, рыбы. Перед тележкой плотной стеной – хозяйки, осаждающие всю эту снедь. Разумеется, у дома, где произошло убийство, толпится народ, мальчишки, пользуясь случаем, носятся взад-вперед, визжат, орут.

Обыкновенный семиэтажный дом. Для съемщиков с более чем скромным достатком. В нижнем этаже – прачечная и лавка угольщика. У подъезда стоит полицейский.

– Комиссар ожидает вас наверху, мосье Мегрэ… Это на четвертом. Проходите, господа, проходите!.. Ну что тут смотреть… На дороге-то хоть не стоите, посторонитесь!

Какое преступление могло совершиться здесь, в этом доме, где живут маленькие, незаметные люди – народ, как правило, честный? Какая-нибудь драма любви и ревности? Но фон даже для этого неподходящий.

Четвертый этаж. Широко распахнутая дверь, за ней кухня. Там шумная ребячья возня. Их трое или четверо – подростки лет по двенадцати-шестнадцати. И женский голос из другой комнаты:

– Жерар, оставь сестру в покое, слышишь!..

Голос визгливый и в то же время усталый, такой иногда бывает у женщин, потративших всю жизнь на мелочную борьбу с повседневными невзгодами.

Входная дверь отворилась, и Мегрэ увидел жену убитого. Это она кричала сейчас на Жерара. Рядом с ней стоял участковый полицейский комиссар. Мегрэ пожал ему руку.

Женщина взглянула на Мегрэ и вздохнула, точно говоря: «Еще один!»

– Это комиссар Мегрэ, – объяснил участковый, – он будет вести следствие.

– Значит, рассказывать все сначала?

Комната, которая одновременно служит и гостиной и столовой, в одном углу – радиоприемник, в другом – швейная машина. В открытое окно врывается уличный шум, дверь на кухню тоже открыта, и оттуда несутся крики и визг детей. Но вот женщина прикрыла дверь, и голоса смолкли, точно внезапно выключенное радио.

– Такое могло случиться только со мной, – проговорила она со вздохом. – Садитесь, мосье. Может быть, выпьете чего-нибудь? Я подам. Прямо не знаю…

– Расскажите мне, но только ясно и просто, как это произошло.

– Так ведь я ничего не видела, что же я буду рассказывать?.. Мне все кажется, будто и не было ничего. Вернулся он домой, как всегда, в половине седьмого. Он никогда не опаздывал. Мне даже приходится всякий раз давать ребятам шлепка, потому что он любил садиться за стол сразу, лишь только придет…

Она говорила о своем муже, чей портрет – увеличенная фотография, где они сняты вместе, – висел на стене. И не потому, что трагически погиб ее муж, эта женщина выглядела такой подавленной и несчастной. С портрета она тоже смотрела пришибленно и покорно, будто на ее плечи были взвалены все тяготы мира.

Что касается мужа, то фотография запечатлела усы, крахмальный стоячий воротничок и лицо, выражавшее самую безоблачную невозмутимость, в этом человеке все было так заурядно, так ординарно, что, встретив его даже в сотый раз, вы бы не обратили на него внимания.

– Он вернулся в половине седьмого, снял пиджак и повесил его в шкаф со своими вещами он всегда обращался аккуратно, это надо правду сказать… В восемь пришла Франсина – она работает, я еще оставила ей обед на столе…

Вероятно, она уже рассказывала все это полицейскому комиссару, но чувствовалось, что, если бы от нее потребовали, она могла бы повторять свой рассказ снова и снова, все тем же плаксивым голосом, и взгляд у нее был бы при этом все такой же тревожный, как будто она боялась что-нибудь забыть.

Ей было лет сорок пять, и в молодости она, вероятно, была хорошенькой, но с тех пор прошли долгие годы, а ее каждый день с утра до вечера одолевали домашние заботы…

– Морис уселся на свое любимое место, у окна… как раз там, где теперь сидите вы. Это его кресло… Он читал книгу, но иногда вставал, чтобы отрегулировать радио…

В этот вечерний час в домах на улице Де-Дам нашлось бы, наверное, не меньше сотни мужчин, занятых тем же самым, – мужчин, которые, отработав целый день в конторе или в магазине, отдыхали теперь у раскрытого окна за чтением книги или вечерней газеты.

– Надо вам сказать, что он по вечерам никогда не гулял. То есть один, без нас. Раз в неделю мы ходили в кино, все вместе. …А в воскресенье…

По временам она теряла нить рассказа, прислушиваясь к тому, что делается на кухне, тревожась, не дерутся ли дети, не подгорело ли что-нибудь на плите…

– Так о чем это я?.. Ах, да… Франсина – ей уже семнадцать Франсина вышла погулять и вернулась в половине одиннадцатого. Остальные спали… Я готовила обед на сегодня, заранее, потому что утром мне надо было ехать к портнихе… Господи! Я и забыла предупредить се, что не приеду… А она меня ждет…

Это для нее тоже было трагедией.

– Мы легли… Вернее сказать, мы вошли в спальню, и я легла в кровать… Морис раздевался всегда медленнее, чем я. Окно было открыто… Жалюзи мы тоже не опускали, из-за духоты… В доме напротив никто на нас не смотрел… Там отель… Люди приходят и сразу ложатся спать… Их редко увидишь у окна…

Мегрэ сидел так неподвижно, вид у него был такой осоловелый, что Люка показалось, будто начальник сейчас уснет. Однако из губ Мегрэ, плотно зажавших мундштук трубки, вырывался время от времени легкий дымок.