Смерть мелким шрифтом - Светлана Чехонадская

1

В тот день Марине Леонидовой исполнилось тридцать пять лет.

После того как закончилось празднование этой полукруглой даты, она узнала, в чем, оказывается, ее основная проблема.

— Ты недостаточно амбициозна, — изрек главный редактор, напившийся до стадии «всем скажу правду». Он не имел в виду ничего плохого, он даже подхихикнул: мол, ну чего обижаться, понятно, что ты, Марина, умнее, образованнее, а я, чего греха таить, дурак-дураком, но вот я — шеф, а ты кто? И все почему? Потому что нет амбиций.

— Увы! — ответила она. — Чего нет, того нет! И ведь нигде не купишь!

А он пошел по коридору, довольный, и на его спине было написано: «Спасибо, мама, что родила меня амбициозным! Спасибо за мои огромные претензии к миру, которые вывели меня, бывшего двоечника и никчемного косноязычного парторга, в большие начальники!»

…Все у нее в последнее время не ладилось. Редакция газеты «Малые города России» была уже финалом. Она попала сюда по объявлению на сайте «Работа. ру». В газете приятно удивились ее прошлому и сразу, с порога, повысили, учитывая Маринино сотрудничество, пусть и внештатное, с «Московским комсомольцем», «СПИД-инфо» и даже «Дорожным патрулем». В «Патруле» у нее не пошло, потому что телевизионные тексты очень отличаются от газетных, и Марина со своими ироническими кавычками и глубокомысленными скобками смотрелась, точнее, слушалась совершенно дико — в этом она потом сама себе призналась, хотя вначале сильно бушевала по поводу идиотов-телевизионщиков, дробящих фразы на более короткие.

В «Малых городах России» вначале рты разинули. «По компьютеру нашли? Интернет знаете?!» — спросила заместитель редактора, она же корректор, она же заведующая информационным отделом. «И английский тоже», — высокомерно ответила Марина.

Образование у нее было прекрасное. Университетское. И прописка, и квартира. Почему не заладилось — черт его знает. Журналистику Марина выбрала, абсолютно уверенная в своем будущем. Папа — замминистра. Не печати и информации, правда, — тогда, небось, и министерства-то такого не было, — но и не по делам национальностей, прости господи. Хорошего министра зам. И квартиру получили, и дачу под Звенигородом, и гараж был, и машина — все. С таким приданым, она, единственная дочь, ощущала себя наследной принцессой. Однако на пятом курсе один подведомственный папе объект так рвануло, что до сих пор этот день отмечается как день траура не только в нашей стране, но и в некоторых соседних. Папа этого не пережил. Даже стреляться не пришлось — инфаркт.

После университета уже было туго. Марина даже некоторое время проработала в университетской многотиражке — возглавляла этот, извините за выражение, печатный орган, командовала авторским коллективом из трех лимитчиков. Печатали многотиражку па тех самых станках, на которых восемьдесят лет назад печатали «Искру» — ну, или на их современниках, — и набирали газету, как показалось Марине, те же самые люди — фотоэкспонаты из Музея печати. В общем, эта работа была ее первой ошибкой: никаким таким опытом она ее не обогатила, но задала какой-то неправильный вектор судьбе.

А недавно умерла мать. К этому Марина давно готовилась, даже удивлялась порой, что с таким диагнозом мать так долго живет. Дочерью Марина была неважной. Наверное, можно было как-то облегчить матери последние дни, тем более что их вышло года на два, но как это сделать с такими нерегулярными заработками и такой крутой обидой на неудавшуюся карьеру и отсутствующую личную жизнь?

— Это дебилизм в чистом виде! — говорил ей по телефону троюродный брат Миша, почти что единственный ее родственник. — Живете в такой большой квартире и в полном, извини, дерьме. Обои от стены отваливаются!

Увы, это было так: купленная еще при папе дефицитнейшая фотообоина с осенним лесом вдруг зашуршала и отвалилась. Скрутилась в сухой жалкий рулон, а секунду спустя и вовсе рассыпалась в прах. Как назло, на этом представлении присутствовал не только Миша (родственник, свой человек), но и те главные, перед кем очень хотелось разыграть удачную жизнь.

— Тебе и работать-то не надо! У тебя деньги под ногами валяются. Ты могла бы поменяться! — Миша горячился и фыркал в трубку. — Ты получишь столько же комнат, в этом же районе, да еще с ремонтом! И плюс доплата. Ну, господи, кухня будет поменьше! Вот трагедия! Зато в ней будет пахнуть не этими ужасными супами из пакетика, а нормальной, человеческой едой! — (Он все заметил в тот приход, когда отвалились обои. Мать посыпала суп зеленью и сказала, что никто и не поймет, из чего он сделан. Те двое, конечно, тоже заметили). — За что ты цепляешься? За бесконечные коридоры! Пока есть еще идиоты, которые ценят километры ненужного и неуютного пространства, твою квартиру надо втюхивать, ты понимаешь? А дача! Ну, сдай хотя бы ее!

— Кому? Те, кому нужны сорок соток и двадцать елок у черта на куличках, не станут платить деньги за нашу развалюху. И ведь даже ремонтом не отделаешься. Сорок километров от Москвы! Там коттедж надо строить. А без этого… Сдавать за двести долларов? Так еще спалят.

— Да не спалят, а, наоборот, спасут твои гребаные ели от короеда! Ты же сама ничего не делаешь!

— Туда трудно добираться. Ты же знаешь — машины уже давно нет.

— Но что-то же надо делать! Продай! Ты бы матери смогла устроить нормальную жизнь. Свозила бы ее на море, за границу. Сама бы куда-нибудь съездила. Новую жизнь начала бы!

Марина понимала брата. Он был очень деятельный. Журналист — не журналист, но предприимчивый, в отличие от нее. Правда, и у него, такого активного, не очень-то заладилось. Тоже в свое время на Марининого папу рассчитывал и тоже обломался. Только не на пятом, а на третьем курсе. Пресс-служба Петровки — это ерунда, а не карьера. Но и там, очевидно, свои проблемы — что-то перестал Михаил снабжать Марину разными своими историями, которые она могла пристраивать в так поразившие редактора «Малых городов» издания.

Брат, конечно, был по-своему прав, и не могла ему Марина объяснить, что расстаться с папиным наследством значило для нее пасть окончательно. Поставить на себе точку. Сойти с орбиты. Закончить жизнь, а вовсе не начать ее. И те двое, так много добившиеся, — выскочки, разевавшие рты при виде ее квартиры, ее дачи, — не должны ничего знать. Должны продолжать завидовать.

Как же она отстала от жизни! Даже не представляла себе — какое оно, нынешнее богатство. Когда в ответ ее пригласили на ближайший день рождения, когда она увидела и подъезд, и дверь, и вид из окна, и картины, и скульптуры, и ковер персидский с изображением свадьбы, и ванну на ножках (заранее готовилась съехидничать насчет джакузи, шутку придумала, но джакузи не было, а был кусок Эрмитажа с дыркой для слива воды), когда попробовала, каким может быть мясо, каким помидор и каким вино, только тут Марина и поняла, что поезд жизни стремительно пронесся мимо.

И ведь самое обидное-то в чем! Не в деньгах — богатых она не видела, что ли? А в том, что те двое, а точнее, один из них — он — добился всего этого журналистикой. Не изготовлением липовой водки, не торговлей нефтью, не жульничеством с НДС, не другими подобными делами, над которыми можно посмеиваться из глубин своих облупленных коридоров, а самым что ни на есть честным творческим трудом, которому он обучался с ней на одном курсе, всегда получая на балл ниже, живя в общежитии, командуя добровольной народной дружиной, по слухам, немного постукивая куда надо и робко ухаживая за ней, наследной принцессой — без всяких, впрочем, надежд.