Тринадцатая ночь - Алан Гордон

Глава 1

Мы безумны Христа ради…

Первое послание к Коринфянам, 4, 10.

Мы собрались в трактире отведать свежего пива. Я как раз сделал большой глоток, когда наше внимание привлек вошедший незнакомец. Сказать, что он выглядел как-то по-особенному, нельзя, потому что у него был самый обыденный вид: грязно-серый плащ поверх пропотевших штанов и усталые карие глаза над поникшими каштановыми усами. Но простой обыватель, попавший в компанию шутов, всегда будет выглядеть по-особенному — примерно так же, как серый воробей в окружении павлинов и попугаев. Облачением он походил на купца, а выправкой — на солдата; впрочем, в наши опасные и смутные времена от купца до наемника и обратно всего один шаг. Обмениваясь скандальными и пикантными новостями, старыми и новыми шутками, мы с коллегами оценивающе поглядывали на него, пока он пробирался между столами, прикидывая, кого из нас осчастливить вниманием. Наконец он присел рядом со мной и попросил прощения.

— Вы просите прощения? — удивился я. — Назовите сначала проступок, а уж тогда я решу, простителен ли он.

— Я тут ищу кое-кого, — сказал он на сносном тосканском диалекте, но с явным славянским акцентом. — Одного шута.

— А вы поищите вон там, где хозяин стоит, — посоветовал я.

Он посмотрел в ту сторону и увидел свое отражение в зеркале.

— Вот вы и нашли его.

— Я ищу одного особенного шута, — упрямо гнул он свою линию.

— Тогда вы не найдете никого, — сказал я. — Такого просто не существует. Если уж он стал шутом, то расстался со всеми особенностями. А ежели он особенный, то, значит, не шут.

— Какие-то у вас тупые шутки, — заметил он. — От члена гильдии шутов можно было бы ожидать большего.

— Сейчас я на отдыхе, — признал я. — Но в нужное время достану точильный камень разума и заточу свои остроты до остроты клинка. И все же какого шута вы разыскиваете? Возможно, я знаю его.

— Мне описали его как сумасбродного прохвоста в шутовском костюме и добавили, что его зачахшее остроумие оживляется после выпивки.

Его слова были встречены дружным смехом.

— Оглянитесь вокруг, и вы найдете здесь двадцать таких прохвостов. Да еще с полсотни прозябают в Доме гильдии.

Мои коллеги приветствовали незнакомца поразительным многообразием фырканья, хрюканья и прочих подобных звуков. Как я уже сказал, мы на отдыхе. Хороший материал приберегается для выгодных клиентов. Незнакомец слабо улыбнулся и вновь заговорил:

— Его зовут Фесте.

Сумбурная разноголосица продолжалась как ни в чем не бывало, никто даже глазом не моргнул при этом имени. Вот что значит многие годы учиться скрывать чувства.

— Мне приходилось слышать это имя, — задумчиво произнес я, — однако он давненько не заглядывал сюда. Не знает ли кто-нибудь, где он нынче кормится?

Никто, естественно, не знал. Я повернулся обратно к чужаку.

— Могу лишь сказать вам, что он появляется тут время от времени. И оставленное здесь сообщение непременно достигнет его ушей.

Мужчина внимательно посмотрел на меня.

— Я заехал сюда, желая оказать услугу одной даме. Мне некогда здесь задерживаться, меня ждут дела в Милане. А сообщение от нее короткое.

— Тем легче его запомнить. Выкладывайте.

— Орсино умер.

«Спокойствие, полное спокойствие», — приказал я себе.

— От естественных причин?

— Нет.

— Тогда от чего же?

— Его тело нашли у подножия скал. Многие знали, что он любил бродить по обрывистому скалистому берегу, погрузившись в свои мысли. Полагают, что он оступился на краю и полетел вниз. Несчастный случай.

— А герцогиня?

Он бросил на меня острый взгляд.

— Откуда вы знаете о герцогине?

— Где есть герцог, там обычно бывает и герцогиня. Как поживает эта дама?

— Она в глубоком трауре. Семь дней она не отходила от гроба, поливая цветы своими слезами. Потом удалилась во дворец и с тех пор не покидает его.

— Печальное состояние дел. А в каком состоянии дела государственные?

— Когда я оттуда уезжал, все пребывали в замешательстве. Молодому герцогу всего одиннадцать лет, и регента еще не назначили.

— Давно ли произошла трагедия?

— Недели три назад.

Я с безразличным видом хлебнул пива, делая вид, что запоминаю его послание.

— Что ж, если это все, что вы хотели сказать, то я передам ваше сообщение. Если ваш Фесте заглянет сюда в ближайшем будущем и окажется достаточно трезвым, чтобы услышать его, а я буду достаточно трезв, чтобы вспомнить, то я передам, а он услышит. Только это я и могу вам обещать.

Он оглянулся на трактирщика.

— Можно ли доверять этому человеку?

— О да, я полностью доверяю ему, — ответил трактирщик, — пока он платит вперед.

Я отсалютовал ему кружкой в знак одобрения.

— Эй, постойте-ка, сударь, — окликнул я направившегося к выходу незнакомца и, когда он обернулся ко мне, небрежно перекрестил его: — Прощаю тебя, сын мой. Иди и не греши больше.

Он удалился с недовольным видом. Шумное дружеское подшучивание завсегдатаев трактира проводило его до дверей и продолжалось достаточно долго для того, чтобы дать ему возможность убраться подальше.

— Никколо! — позвал я, и один из молодых шутов подкатился к стойке трактирщика. — Будь любезен, проследи за ним.

Он убежал, а я положил перед трактирщиком серебряную монету.

— Мы в расчете?

— До тех пор, пока ты не вернешься, — сказал хозяин, опустил монету в мою кружку и поставил ее на полку, рядом с кружками других шутов, отправившихся на задания. — Она будет дожидаться тебя.

Коротко попрощавшись со всеми, я поспешил к Дому гильдии. Первый год тринадцатого века ознаменовался на редкость холодным декабрем. Мы завершили двенадцатое столетие, так и не дождавшись конца света, и некоторых это сильно разочаровало. Одна исключительно благочестивая секта считала, что после Рождества Христова мир просуществует двенадцать веков, по числу апостолов. Теперь она уточняла свои вычисления. Согласно последним дошедшим до меня слухам, сектанты решили добавить еще одно столетие для апостола Павла. Мало кто рассчитывал протянуть столь долгий срок, и секта сильно поредела. Поскольку мне, когда настанет мое время, неминуемо придется жариться в аду, любая отсрочка делает меня просто счастливым. Особенно в те дни, когда привозят свежее пиво.

Тем не менее на морозе голова моя быстро прояснилась, и я мысленно вернулся к событиям пятнадцатилетней давности. Этот добрый малый, Орсино, однажды был выставлен дураком. А с нею… Но довольно. Сейчас не до воспоминаний.