Жить и сгореть в Калифорнии - Дон Уинслоу

1

Женщина в постели, а постель охвачена пламенем.

Она не просыпается.

Пламя лижет ей бедра, подобно любовнику, но она не просыпается.

Прямо внизу под склоном Тихий океан бьет волнами о береговые камни.

Жизнь и пожар в Калифорнии.

Джордж Сколлинс также не просыпается.

Потому что лежит под лестницей со сломанной шеей.

Понятно, как это случилось: домишко Сколлинса в Лагуна-Каньоне — настоящая помойка: доски, инструменты, мебель — все навалено и раскидано в беспорядке, так что трудно пройти не споткнувшись. Вдобавок к инструментам, доскам и мебели повсюду наставлены банки с краской, валяются контейнеры, пластиковые бутыли со скипидаром, тряпки…

Немудрено, что загорелось.

Удивляться не приходится.

Чего уж там.

Жизнь и пожар в Калифорнии.

Два вьетнамца в кабине грузового фургона.

Водитель Томми До паркуется.

— Вот уж в глухомань забрались, — замечает его приятель Винс Тран.

Томми на это наплевать, лишь бы избавиться от опасного груза.

Томми объезжает стоящий «кадиллак».

— Любят они эти свои «кадиллаки», — по-вьетнамски говорит Тран.

— Ну и пусть, — говорит Томми.

Сам он копит на «миату». «Миата» — это класс. Томми видит себя за рулем черной «миаты», в темных, обтекаемой формы очках, с черноволосой куколкой рядом.

Картина так и стоит у него перед глазами.

Из «кадиллака» вылезают двое.

Один из них высокий, длинноногий, прямо как афганская борзая, думает Томми, вот только костюм на нем — темно-синий, жарко, должно быть, в таком костюме на солнцепеке. Второй ростом поменьше, но широкоплечий, коренастый. Одет в гавайскую рубаху всю в цветах, и Томми решает, что одет он по-дурацки. Должно быть, тот еще громила — получить бы поскорее денежки, разгрузиться и смотаться назад в Гарден-Гроув.

Как правило, Томми дел с невьетнамцами не ведет, тем более с такими.

Но уж больно деньги посулили хорошие. Две тысячи за доставку.

Широкоплечий в цветастой рубахе отворяет ворота, и Томми въезжает во двор. Парень закрывает за ними ворота.

Томми и Тран спрыгивают на землю.

— Разгружайте машину, — велит тот, что в синем костюме.

Томми качает головой.

— Сперва деньги, — говорит он.

— Ах, ну конечно, — говорит тот, что в синем.

— Дело есть дело, — говорит Томми, словно оправдываясь за то, что напомнил о деньгах. Он старается быть вежливым.

— Дело есть дело, — соглашается Синий.

Томми глядит, как Синий сует руку в карман за бумажником, но достает оттуда девятимиллиметровый ствол с глушителем и всаживает одну за другой три пули прямо в лицо Томми.

Тран глядит на это с выражением полного изумления и недоверия. Он не бежит, не делает ни малейшей попытки скрыться. Остается на месте, словно застыв, что дает Синему возможность без всякого труда всадить следующие три пули уже в Трана.

Парень в цветастой рубахе отволакивает сперва Томми, а затем Трана к мусорной свалке. Он обливает их бензином и бросает зажженную спичку.

— Вьетнамцы — буддисты? — спрашивает он у Синего.

— Наверно.

Говорят они по-русски.

— Так, похоже, мертвяков своих они сжигают, да?

Синий лишь пожимает плечами.

Час спустя фургон разгружен, а груз помещен в ангар. Через двенадцать минут Цветастый выводит фургон на пустошь и там взрывает его.

Жизнь и пожар в Калифорнии.

Джек Уэйд сидит на доске для сёрфинга, покачиваясь в зыби, не достигающей размера волн; он глядит на столб черного дыма, ползущего из-за скалистого кряжа Дана-Хед. Столб вздымается в бледное августовское небо подобно молитве буддиста.

Джек так поглощен созерцанием дыма, что не замечает большой волны у себя за спиной, нарастающей, как гитарный напев жирного Дика Дейла. [1]Мощный вал опрокидывает Джека и пригвождает к доске. Потом подхватывает и уносит. Он крутит его, заставляя барахтаться и кувыркаться, не давая встать на ноги. И звучат слова: Вот что бывает, Джек, когда отвлекаешься. Приходится глотать песок и хлебать воду. Джек задыхается и почти тонет, но волна внезапно отпускает его, выплевывая на сушу.

Он стоит на четвереньках, судорожно хватая ртом воздух, и ушей его внезапно достигает звонок мобильника, оставленного в том месте, где лежит полотенце. Он бросается к нему по песку, чтобы взглянуть на номер, хотя и без того знает, кто звонит.

«Жизнь и пожар в Калифорнии». Мать-Твою Билли.

Женщина мертва.

Джек узнает об этом даже раньше, чем попадает в дом, узнает из звонка Мать-Твою Билли. Полседьмого утра, но Мать-Твою Билли уже на работе. Мать-Твою Билли и сообщает ему о пожаре и жертве.

Джек спешно одолевает сто двадцать ступенек от пляжа до парковки, потом наскоро ополаскивается в душевой и облачается в рабочий костюм, который всегда держит наготове на заднем сиденье своего «мустанга-66». Его рабочий костюм — это белая рубашка навыпуск, купленная в универмаге «Край земли», штаны хаки, мокасины из того же универмага и галстук от Эдди Бауэра с заранее завязанным узлом, чтобы быстренько, как петлю, накинуть его на шею.

Вот уже двенадцать лет, как Джек не заглядывает в магазины одежды.

В его распоряжении три галстука, пять белых рубашек из «Края земли», две пары штанов хаки оттуда же, два синих блейзера из «Края земли» с гарантией несминаемости, даже если прокрутить их в двигателе автомобиля (они служат посменно: один в чистке, другой — на заднем сиденье «мустанга») и пара мокасин из «Края земли».

По воскресным вечерам у него стирка.

Он стирает пять рубашек, две пары штанов и развешивает их, чтобы разгладить. Потом завязывает узлы трех галстуков, и — пожалуйста! — к началу рабочей недели он готов, то есть может болтаться в прибое до 6.30, после чего душ, одеться в рабочий костюм, накинуть на шею петлю галстука, влезть в машину, врубить магнитолу и — вперед, к служебному зданию «Жизни и пожара в Калифорнии».