Паломничество в Святую Землю Египетскую - Томаш Миркович

Памяти Казимира Лыщинского, обезглавленного 30 марта 1689 года на рыночной площади в Варшаве за написанный им трактат «De non existentia Dei» [1]

Я есмь Великий, сын великого. Я есмъ Огнь, сын Огня, которому была дана его голова, после того, как она была отрезана.

Голова Осириса не была отделена от его тела, и голова Осириса Ани не будет отделена от его тела. Я скрепил себя, я сделал себя самого цельным и совершенным. Я обновлю мою юность. Я – сам Осирис, властелин Вечности.

«Книга мертвых», глава 43 (Папирус Ани)

Но скажи только слово, и отдам тебе… даже голову.

Болеслав Прус, «Фараон» (1897)

Как-то раз Изидора, старшая из трех дочерей Алисы, разыскивая что-то в столе у матери, нашла странное письмо, длинное-предлинное, написанное – как стало ясно из содержания – почти девятнадцать лет назад ее двоюродным дедушкой.

Дочитав письмо, Изидора, взволнованная, тут же кинулась к матери.

– Мама, я нашла письмо твоего дяди! – воскликнула она. – Это что, все правда?

– И да, и нет, – отвечала Алиса, откладывая в сторону журнал «Мировая литература» (она как раз начала читать номер, посвященный творчеству Батая). – Но чтобы убедиться во всем самой, мне пришлось поехать в Египет. Я собиралась рассказать тебе об этом четвертого февраля, когда тебе исполнится восемнадцать. Что ж, осталось всего несколько дней, и они ничего уже не изменят. Так что садись и слушай. Пора тебе узнать обо всем.

Давно Алиса так не веселилась, как на дядюшкиных похоронах. Сначала было страшно, но не успела процессия добраться до кладбища в двух километрах от городка, как она уже заливалась смехом вместе с остальными.

Ее отец умер давно. Жила она с мамой и тетей. О том, что у нее есть дядя, она узнала только в тот день, утром. Едва мама ушла на улицу, тетя вскочила с места, выбежала из комнаты, быстро вернулась и сунула Алисе измятую бумажку:

– На! Читай!

Это была телеграмма:

АЛИСА УМИРАЮ ЧЕРЕЗ ТРИ АНЯ ТЧК ПРИЕЗЖАЙ ТЧК ТЕОДОР СЕЦЕХ.

– Что еще за Теодор? – спросила удивленная Алиса.

– Брат твоего отца.

– Как это?! Ни ты, ни мама никогда не говорили, что у папы был брат.

– Знаю. Я не раз повторяла Хеленке, что надо тебе сказать. А она все не хотела. Даже эту телеграмму не соглашалась показать. Мне это все не нравилось, но я молчала. Теперь дело другое, Теодор умирает… У твоего отца было двое братьев, старший – Элек, то есть этот самый Теодор, и младший, Виктор. Когда Ежи умер, Хеленка прервала с ними все контакты, хотя даже мне ни разу не говорила почему. Виктор сразу после войны поселился в Америке, у него в Чикаго магазинчик, а Теодор остался в Сецехове. Он знал, что Хеленка не желает, чтобы ты с ним встречалась, и до сих пор уважал ее волю. А пару дней назад пришла эта телеграмма. Я хотела сразу тебе показать, но Хеленка велела: «Порви и выбрось». Я долго думала, что делать… ну, в конце концов, ты уже взрослая и можешь сама решать, хочешь ты навестить дядю или нет.

– Хочу, – тут же заявила Алиса. – Не важно, что там за черная кошка между ними пробежала, все равно это было много лет назад. Когда принесли телеграмму?

– Времени в обрез. Три дня уже прошли.

– Не шути, никто не может знать точно, когда умрет. Впрочем, что мне мешает прямо сейчас взять и поехать? Сецехово – это же где-то под Варшавой, правда?

– Нет-нет. Наше Сецехово совсем не там. Надо ехать в…

– Как это – «наше»?

Тетя вздохнула и опустилась в кресло.

– Да ты же совсем ничего не знаешь! И не помнишь ничего. Ты была там в детстве. Дедушка и бабушка жили под Сецеховом до самого конца войны. Там родились мы с Хеленкой, там Хеленка познакомилась с твоим отцом… Хорошо, что ты решила туда поехать. Мне всегда хотелось, чтобы ты побывала в наших родных местах, а Хеленка все не соглашалась. Когда вернется, разозлится на меня, но тут уж ничего не попишешь. Марш наверх, собирайся, ты ж наверняка останешься там ночевать, а я пока нарисую, как проехать.

– А ты со мной не хочешь?

– Нет. Слишком много воспоминаний – и приятных и неприятных. Столько лет прошло… не хочу валиться туда как снег на голову. Лучше останусь и объясню Хеленке, почему решила показать тебе телеграмму. Эти три ночи я глаз не сомкнула, все думала, как мне быть. Такой камень на душе… – Тетя поднялась с кресла и улыбнулась Алисе, а та уткнулась лицом в ее сухую щеку.

– Ты правильно сделала, тетя. Спасибо! Если что, я за тебя перед мамой заступлюсь.

Через пятнадцать минут она уже сидела за рулем красной «сиренки». Машин на дороге было немного; вскоре Алиса очутилась за городом. Начинался погожий мартовский день; кое-где на обочинах лежал снег, поблескивая на солнце.

Когда спустя несколько часов Алиса увидела табличку с надписью СЕЦЕХОВО и въехала в небольшой сонный городок, поначалу сама не знала: то ли ей действительно что-то вспоминается из детства, то ли это место кажется знакомым оттого, что ничем не отличается от сотен и тысяч таких же городков, разбросанных по всей Польше; но когда, миновав большую современную церковь, она свернула с главной улицы на ту, где – по тетиной схеме – должен был находиться дом дяди, все сомнения ее оставили. Она точно уже бывала тут; она узнавала отдельные дома, которых не видела много лет, но которые, несмотря ни на что, четко запечатлелись в памяти; даже не глядя на номер, можно было сказать, который из них дядин. Алиса остановила машину, и на нее нахлынули картины раннего детства, точно в сознании отворился долго-долго запертый шлюз. Мысленно она увидела, как выбегает через калитку на улицу, чтобы погладить собаку, а за ней выскакивает мама, берет ее на руки, прижимает к груди и несет в глубь сада, где под развесистым деревом сидит в шезлонге заплаканный мужчина… «Может, это папа?» – подумала она с внезапным волнением, потому что до сих пор ей ни разу не удавалось вызвать в памяти его лицо… А если так, отчего он плакал? Неужели они с мамой поссорились? Мужчины ведь редко плачут. Когда же это было? Раз она уже сама умела бегать, ей, наверное, исполнилось года три-четыре. Тогда папа и правда мог быть еще жив. А может, воспоминание относится к более позднему времени… Постой-постой, сколько ей было лет, когда он погиб? Четыре? Пять? С легким стыдом она призналась себе, что не помнит. Со дня его смерти прошло уже больше десяти лет, но сколько точно? Пятнадцать? Шестнадцать? Интуитивно она чувствовала, что заплаканный мужчина в шезлонге – ее отец… но ведь отец упал с лесов и разбился в Чикаго еще до того, как мама вернулась с ней в Польшу, так что это не мог быть он! Тогда, может, это был дядя, а плакал он потому, что разговаривал с мамой о брате? Вот-вот она увидит дядю и сможет его спросить. От нарастающего волнения ее трясло почти как в лихорадке. Точно ли он умирает? Что с ним? Рак? Почему мама никогда не вспоминала о дяде? Почему они разорвали отношения?