Король лжи - Джон Харт

Посвящается Кэти

Слова благодарности

Ничего не происходит на пустом месте, и публикация романа не является исключением. На это уходит время и требуется вера, а дорога может оказаться очень долгой. Тем, кто прошел со мной этот путь, хочу выразить самую искреннюю благодарность…

Прежде всего я хотел бы поблагодарить свою жену Кэти, которая всегда была мне опорой и источником бесценных советов, так сказать, самым внимательным литературным глазом, которым писатель просит взглянуть на его произведение. Я люблю тебя, дорогая. Благодарю за веру и предоставленные мне услуги агента – моего хорошего друга Мики Чоата, который не испугался рискнуть с новичком. Огромная благодарность издателю Питу Волвертону, самому непочтительному из тех, кого я встречал, и самому талантливому. Спасибо Кэти Джиллиген, острой, как гвоздик, за то, что терпела меня. Ты – самая лучшая. И самая искренняя благодарность всем сотрудникам издательства Si Martins Press, St. Martins Minotaur и Thomas Dunne Books, кто усердно работал, дабы эта книга вышла в свет.

Выражаю глубочайшую признательность всем тем, кто читал мою рукопись в ее первоначальном виде и кто продолжает называть меня своим другом. Среди них: Нэнси и Билл Стенбэк, Кей и Норд Уилсон, Джон и Энни Харт, Мэри Харт, Шарлотта и Дуг Скуддер, Стерлинг Харт, Кен Пек, Энни П. Харт, Джон и Меган Стенбэк, Энн Стенбэк, Шарлотта Кинлок, Марк Стенбэк, Нэнси Попкин, Джой Харт, Джон Беттс, Бойд Миллер, Стэн и Эшли Дунхэм, Сэндерс Кокмен, Шон Скапелатто, Джордж Гвиз, Линда Паркер, Дарби Хенли, Дебби Бернхардт Грей и Аллисон Уилсон, а также Дэвид и Дженнифер Уилсон. Особые слова благодарности Слинт и Джоди Робине которые всегда находились рядом, а также Марку Уитту – другу печатного слова, у которого неизменно была в запасе хорошая идея. Благодарю также Джеймса Рэндольфа, адвоката и друга, за то, что нашел время поддержать мою уверенность в том, что многое из области законодательства крепко хранится в моей памяти, и Эрика Эллсвейга – он знает за что. Бели я не упомянул кого-либо, то приношу свои извинения. Уверяю, я помню вас и признателен вам.

На моем пути встречались самые неожиданные люди, которые помогли мне упорядочить мой опыт. Мои самые теплые слова Марку Бозеку и Расселлу Ньюсу, купившим права на экранизацию книги, и тем прекрасным авторам, которые оказали любезность поделиться своими впечатлениями о книге: Пэт Конрой, Мартину Огарку, Стиву Гамильтону, Томасу Перри, Марку Чилдрессу и Шерри Рейнолд.

И наконец, отдельное спасибо Сейлор и Софи – моим дочерям – за подвешенную луну.

Говорят, тюрьма источает жуткий дух отчаяния. Если уж говорить о возникающих здесь эмоциях, то это, скорее, всепоглощающий страх: страх перед тюремщиками, страх быть избитым или изнасилованным заключенными, страх оказаться забытым теми, кто когда-то тебя любил. Но главным образом, как мне кажется, это боязнь времени и тех мрачных мыслей, которые затаились в самых дальних уголках твоего сознания. «Поиметь» время – так называют отбывание срока наказания. Какая насмешка! Я достаточно долго находился поблизости от этих мест, чтобы понять: это время «поимело» тебя, а не наоборот.

Было время, когда мне довелось погрузиться в запахи тюремного обиталища, сидя лицом к лицу со своим клиентом, упираясь в него коленями, – ему было уготовано пожизненное заключение. Суд признал его виновным, как я, собственно, и ожидал. Улики против него были неопровержимыми, и у присяжных не появилось к нему – трижды судимому, застрелившему своего брата в споре за пульт дистанционного управления, – ни малейшей симпатии. Двенадцать присяжных были фактически его сверстниками, но ни у одного из них не возникло мысли, что он мог быть в стельку пьяным, не контролировал себя и сделал это неумышленно. Никого не интересовало, что его брат был сущим дерьмом и отпетым уголовником, – ни суд, ни тем более меня. Все, что я собирался сделать, это объяснить клиенту его право на апелляцию, ответить на вопросы суда и, черт побери, поскорее уйти. Прошение о выплате гонорара к штату Северная Каролина дожидалось следующего дня.

Достаточно долго у меня сохранялось двойственное отношение к выбранной профессии, но в такие дни, как сегодняшний, я буквально ненавидел себя за то, что я адвокат. Ненависть проникала в меня так глубоко, что я иногда боялся, как бы со мной не случилось чего-нибудь неладного.) Я скрывал это точно так же, как другие пытаются скрыть свою извращенность. К тому же день оказался на редкость скверным. Вероятно, этому способствовало конкретное дело, или клиент, или обостренное восприятие еще одной бессмысленной трагедии. В этом помещении я бывал сотни раз, но именно сейчас по какой-то неведомой причине все стало восприниматься иначе. Казалось, что стены движутся, и на какое-то мгновение я почувствовал головокружение. Сделав попытку избавиться от наваждения, я откашлялся и встал. Факты были не в пользу клиента, но решение идти в суд принималось не мной. Когда он буквально вывалился из трейлера, окровавленный и рыдающий, в одной руке у него было ружье, а в другой – пульт управления. Это случилось средь бела дня, и он был совершенно пьян. Услышав истошные крики, из окна дома выглянул сосед. Он увидел кровь, ружье и сразу же вызвал полицию. Я много раз говорил клиенту, что ни одному из адвокатов не под силу выиграть такое дело. Я мог бы его вытащить на десятку, но он отказывался подавать прошение о помиловании. Он вообще не хотел говорить на эту тему.

Вина его была столь велика, и очевидно, что в душе он уже сам жаждал наказания. Каким бы ни было это дело, но сегодня оно уже было закрыто.

Наконец он оторвал пристальный взгляд от тюремных сандалий, которые уже побывали на тысяче ног, и с трудом посмотрел мне в глаза. Его влажные ноздри блестели при ярком освещении, а в покрасневших глазах плескался ужас, оттого что им довелось увидеть на высветившейся в мозгу картинке. Он нажал курок, и эта жуткая правда в конце концов дошла до него самого. Судебный процесс оставил след судороги на его лице, как если бы он говорил непрерывно последние несколько часов. Его объяснения звучали бессвязно и путано, и я наблюдал за всем этим безучастно, так как умерла всякая надежда. Такое бывало и прежде.

Начался сотрясающий тело кашель, и правой рукой он размазал мокроту по всей щеке.

– И что теперь? – спросил он.

Я не потрудился ответить. Он уже махнул на себя рукой, и я мог прочесть его мысли, как будто они были написаны в промозглом воздухе, повисшем над нами: пожизненное заключение, а ему только неполных двадцать три года. На осознание этой жестокой правды ушли дни, они расплющили крепкого парня… Чаще всего в подобных случаях убийца-придурок требует признать его больным от рождения. Вероятно, такой тип парней сообразительнее, чем я мог предположить. За короткое время, пока судья передавал сверху свое решение, до приговоренного все яснее начинал доходить смысл выражения «пожизненное заключение». Пятьдесят, а может быть, и шестьдесят лет пребывания в плену одних и тех же стен из красного кирпича. И ни малейшего шанса на помилование. Не двадцать лет, не тридцать или даже не сорок, а всю жизнь ходить в робе арестанта. Меня бы это убило, и смерть стала бы Божьим прощением.