Мисс Марпл из коммуналки - Оксана Обухова

Пролог

Зеленый мокрый лист сорвался с клена и с чавкающим смачным звуком ударил в окно.

Прилип.

Лейтенанту Бубенцову показалось, что кленовый лист шлепнул не по стеклу, а по левой его щеке, за которой ныл простуженный на рыбалке коренной зуб.

Застуженный нерв отозвался на шлепок пульсирующей болью, в ухе как будто взорвалась петарда. Алеша скривился и с тоской оглядел свой скромный рабочий кабинет: обтертый по углам письменный стол, стул для посетителей, скрипящий дверцами шкаф с отделением для верхней одежды и книжными полками, сейф на тумбе.

Сходить, что ли, к зубодеру?

Пусть попытает десять минут, зато потом благодать…

Но у дантиста лейтенант Бубенцов уже был. Кариеса в ноющем зубе врач не обнаружил, посоветовал примочки и физиопроцедуры.

Процедуры не помогли.

Зуб, ознакомленный с последними достижениями медицинской науки, ехидно продолжил ныть.

Вырвать его, что ли, к едрене фене?!

Глухая, обитая изнутри бордовым дерматином дверь распахнулась без упредительного стука, и в кабинет участкового Бубенцова вошла Надежда Прохоровна Губкина. Соседка по дому, пенсионерка и попросту баба Надя. Была она в коричневом пальто и алом вязаном берете, с закрытого зонта слезливо капал прокравшийся к участковому холодный сентябрьский дождь. Баба Надя – крепкая суровая особа семидесяти пяти лет – шмякнула на стол перед Алешей непрозрачный черный пакет, узлом завязанный поверху, оглядела лейтенанта Бубенцова слегка неприязненно и сказала густым старушечьим басом:

– Ну что? Дождался, голубь…

– Чего? – упрятав голову в плечи и сглотнув, поинтересовался участковый.

– Смертоубийства, – известила суровая старуха, и у Алеши тут же болезненно сжался недоубитый анальгином желудок.

…Шесть дней назад Надежда Прохоровна уже была в этом кабинете. Сидела на скрипучем «посетительском» стуле и убеждала Алексея Андреевича в том, что ее соседку по коммунальной квартире Клавдию Тихоновну Скворцову убили.

– Ну не могла Клавдия сама на стремянку по лезть, – гулко связывая предложения, басила уп рямая старуха. – Не могла. Незачем.

– Надежда Прохоровна, – стараясь быть убедительным, мямлил Алеша, – стремянка стояла под люстрой…

– Вот именно – стояла! – упорствовала Губкина. – Если бы Клавка с нее упала, стремянка б тоже рухнула!

– Не обязательно, – кривился лейтенант. – Стремянка могла устоять.

– А чего Клавка вообще туда полезла?! – горячилась Надежда Прохоровна. – Лампы – горели…

– Она их могла уже поменять…

– Да чего там менять-то?! – Посетительница и участковый безостановочно перебивали друг друга. – Они ж все пыльные! Не меняла она ничего…

– Лампа могла загореться снова от легкого прикосновения…

– Ага, чего удумал. А где тогда новая лампочка? Куда она делась?!

– Клавдия Тихоновна могла вначале залезть на стремянку, проверить…

– Ага, – снова с вредностью закивала старуха. – Слазать – посмотреть. Она что, лазальщица ненормальная – туда-сюда ползать?! Она б новую в карман положила…

– Забыла!

– Чего это она могла забыть – у нее мозгов побольше, чем у тебя, было!

За пять дней до этого разговора Алеша лично побывал на месте происшествия. Встречался с дежурной опергруппой, прибывшей по звонку Надежды Прохоровны:

– Милиция? Приезжайте срочно, у нас убийство.

На этот призыв убойный отдел откомандировал лучшие силы во главе с капитаном Дулиным.

Примерно через час, посовещавшись, медэксперт, следователь и старший в группе Дулин признали труп некриминальным.

Клавдия Тихоновна Скворцова – пенсионерка восьмидесяти двух лет – полезла на стремянку заменить погасшую лампочку, не удержалась на верхотуре, упала и ударилась затылком об угол серванта мебельной стенки.

Отчего последовал перелом шейных позвонков.

…Сухонькая, с коричневыми кругляшками на синевато-белой коже Клавдия Тихоновна лежала под стремянкой и смотрела на виновницу происшествия – люстру с пятью открытыми плошками-плафонами – блекло-серыми глазами с неизъяснимым удивлением. И даже гневом.

Страх от падения и тенью не запечатлелся на ее лице. Как будто, улетая вниз, Клавдия Тихоновна ожидала встретить затылком не угол деревянного серванта, а гору мягких подушек.

Сиреневый халат из застиранной фланели чуть распахнулся на высохшей старушечьей груди, под ним покойная носила доисторическую хлопковую рубашечку с подштопанными кружевами.

Смерть восьмидесятилетней старушки никто не хотел рассматривать как криминал.

Отсутствие в кармане халата какой-либо – новой или перегоревшей – лампочки, наличие полностью рабочих плафонов и устоявшая стремянка давали повод для размышлений…

Но смерть старушки никто не хотел рассматривать как криминал… Оперативники, следователь, эксперт были чужими в этой огромной коммунальной квартире, где жили три бабульки и один чудаковатый дядька. Алеше Бубенцову здесь был знаком каждый угол. Лет двадцать тому назад, в суровые постперестроечные годы, детский сад Алеши закрыли по техническим причинам – крыша протекала так, что на детские кроватки не малышей на дневной сон укладывали, а ведра с тазами ставили, – и мама привела сюда, к бабе Наде, пятилетнего Алешу и трехлетнюю Светлану. Надежда Прохоровна – главная старуха большого дореволюционной постройки дома – легко приняла к себе ребятишек, которых работающие родители не могли оставить дома одних. Мама и папа крутились с утра до ночи, стараясь прокормить семью на деньги-крохи, теряющие свою бумажную цену каждую неделю, и совершенно не имели возможности присматривать за детьми днем. Баба Надя взяла над ними руководство и вначале все полгода, пока ремонтировали сад, а затем время от времени занималась воспитанием.

Потом Алеша пошел в школу. Но и из группы продленного дня сбегал делать уроки сюда, в большую квадратную комнату бабы Нади, где в одном углу тихо играет в куклы Светлана, рядом постукивает спицами уютная бабулька, довязывая очередной носок под мерный дикторский голос, несущийся из радиоприемника.

Тогда в квартире пахло пирогами. И духами «Быть может». Их тайком таскала Светлана из стеклянной горки, заполненной всяческими «чудесами»: стеклянными бусами, перламутровыми брошками, пустыми фигурными баночками и флакончиками, сверкающими пуговицами и значками, ракушками, пером неведомой радужной птицы, – и мазала кукольные уши своих Марин и Танек.

Наверное, баба Надя об этом знала…

В недавний августовский день в квартире пахло смертью. И чужими людьми. В прокуренной одежде.