Игра на чужом поле - Александра Маринина

Пролог За месяц до дня первого

Приступ неумолимо приближался, его симптомы Юрий Федоровичпочувствовал еще вчера вечером, но понадеялся на целебную силу сна. Сон,однако, не помог. На следующий день Юрий Федорович неоднократно ловил себя намысли перевести любой разговор с учениками на тему «отцы и дети», а точнее –«мать и сын». Следующая стадия наступила после обеда, когда любое упоминание ородителях, и в особенности о матерях, вызывало у него физически ощутимое болезненноераздражение, и Марцев с трудом сдерживался, чтобы не оборвать собеседника, ненагрубить, не накричать. И вот сейчас, к концу рабочего дня, он понял, чтоприступа не избежать, что Юрочка «проснулся» и вот-вот заорет во всю глотку.

Марцев снял телефонную трубку.

– Галина Григорьевна, может быть, перенесем разговор назавтра? Мне нездоровится, хочу пойти отлежаться.

– Конечно, Юрий Федорович, – с готовностьюотозвалась преподавательница математики. – Если уж мы с Кузьминым шестьлет не могли справиться, то один день ничего не решает. Поправляйтесь.

– Спасибо.

Да, Кузьмин – это проблема. На него жаловались все учителя.Отличник по всем предметам, Вадик Кузьмин никогда не давал повода исключитьсебя из школы за неуспеваемость. Но во всем остальном, от поведения на урокахдо дерзких и грубых выходок дома, он проявлял себя отменным подонком, ни разу,впрочем, не переступив ту черту, за которой автоматически следовали следствие исуд. Оскорбление и клевета, как известно, дела частного обвинения и возбуждаютсясудом по жалобе потерпевшего. Где ж это видано, чтобы школьные учителя судилисьс семиклассником? Да и ответственность за эти преступления закономпредусмотрена только с восемнадцати лет. «Завтра, – подумал Марцев, нервнозастегивая плащ, – все проблемы будем решать завтра. Сегодня самое главное– Юрочка. Покормить, перепеленать, уложить, усыпить. Только бы до беды недошло!»

Юрий Федорович Марцев был болен давно и неизлечимо. Правда,знал об этом только он один. Ну, может, еще два-три человека, но их мнениеМарцева не интересовало. Для всех он был уважаемым завучем английскойспецшколы, преподавателем английской и американской литературы. Для своей женыЮрий Федорович был весьма неплохим мужем, для дочери – «педагогическиправильным», хотя и несколько старомодным отцом. А для мамы он был Юрочкой,Юрасиком, Юшкой, любимым и доведенным до отчаяния этой неистовой любовьюединственным сыночком.

Марцев поехал на квартиру, которую снимал тайком от домашнихза довольно умеренную цену: квартира была крошечной, давно не ремонтированной,почти без мебели, да и находилась на окраине Города. Иногда Юрий Федоровичприводил сюда женщин, но в основном это убежище предназначалось для лечения,которое в последнее время требовалось ему все чаще.

Войдя в прихожую, он торопливо разделся. Руки дрожали так,что Марцев не смог даже повесить плащ на вешалку и в раздражении швырнул его настул. Юрочка настойчиво рвался наружу, его переполняла ненависть к матери итребовательное желание немедленно убить ее. «Сейчас, сейчас, миленький, –бормотал Юрий Федорович, – сейчас ты успокоишься, потерпи еще минутку, нуеще одну секундочку…»

Он двигался почти автоматически, доставая из тайникакассету, вставляя ее в видеоплейер и подвигая кресло поближе к телевизору.

При первых же знакомых кадрах стало как будто немного легче,но Марцев заметил, что музыка, раньше действовавшая безотказно, в этот моментподействовала слабее. Он даже испугался, что лекарство утратило силу, однакочерез несколько минут все стало как прежде. На экране возникло прекрасное лицоматери, каким оно было тридцать пять лет назад, когда Марцеву было всеговосемь. Мать ходила по комнате, расставляла чашки, наливала чай, потомпротянула руку и взяла Юрочкин школьный дневник. Марцев себя на экране невидел, но знал, что сидит за столом напротив матери и с ужасом ждет, когда онаоткроет страницу дневника с длиннющим, красными чернилами, посланием отучительницы. Вот мама читает его, брови хмурятся, губы презрительно кривятся,лицо делается ледяным. На столе между чайником и хлебницей лежит большойстоловый нож. «Я ненавижу ее! Я ее боюсь и ненавижу! Сейчас я ее убью!» Юрочкавырвался наружу, Марцев больше его не удерживал, завороженно следя за тем, какэто маленькое чудовище утоляет свою жажду. Ребенок ластится к матери, просит унее прощения и обещает «больше так не делать». Лицо матери смягчается, онаготова простить ненаглядное чадо и не замечает нож, спрятанный у него заспиной.

Во весь экран – красивая длинная шея, сверкающее лезвие ножаи кровь. Много крови. Очень много… Все. Наступил катарсис. Марцев отчетливопомнил ощущение теплой крови, потоком хлынувшей по его руке. Это ощущениевозвращалось каждый раз, когда он смотрел фильм, и окончательно убеждалоЮрочку, что он наконец сделал ЭТО. После этого малолетний убийца сворачивался вуютный клубочек и мирно засыпал до следующего раза.

Марцев обессиленно откинулся на спинку кресла. На этот разон, кажется, справился. Но чувство освобождения было сегодня не таким, какраньше. Юрочка, кажется, не уснул, как обычно, а лишь задремал. Марцев подумал,что периоды между приступами стали постепенно сокращаться. Раньше Юрочкапросыпался один раз в два-три года, потом – раз в год, а между предыдущимприступом и сегодняшним прошло всего четыре месяца. Болезнь прогрессирует,Марцев это понимал. Что ж, решил он, значит, нужно новое лекарство. И он знал,каким оно должно быть. Завтра же он этим займется.

«Я – моральный урод, лишенный нормальных человеческихчувств», – обреченно думала Настя Каменская, добросовестно вышагивая потерренкуру предписанные врачом километры. Впервые в жизни она оказалась всанатории и решила поправить здоровье «по полной программе», тем более чтоусловия в «Долине» были более чем роскошные.

Конечно, она никогда бы не попала в этот престижныйсанаторий, если бы организовывала свой отпуск самостоятельно. В лучшем случаеей, работавшей в Московском уголовном розыске, предложили бы путевку введомственный санаторий без бассейна и с периодическим отключением горячейводы.

Равнодушная к природе, Настя проводила отпуска дома, вМоскве, занимаясь переводами с английского или французского. Это позволяло, содной стороны, несколько поправить материальное положение, а с другой –поддерживать знание языков. В этом году отпуск у нее был по графику в августе,но начальник отдела Виктор Алексеевич Гордеев, любовно прозванный подчиненнымиКолобком, попросил Настю поменяться с сотрудником, у которого скоропостижноумерла жена.

– Ты же знаешь, Анастасия, ему нужен отпуск, когда удочки школьные каникулы. А тебе без разницы – август или октябрь, ты все равнов Москве сидишь. Слушай-ка, а хочешь, я тебя в хороший санаторий устрою?