Лекарство от хандры - Варвара Клюева

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

До сих пор мне приходилось описывать события, в эпицентре которых находилась я сама. Но вот случилось то, что рано или поздно должно было случиться, — судьба развела актеров человеческой комедии по разным подмосткам, и те, кому выпало играть роль на одной сцене, не имели возможности следить за действом на другой.

Что было делать? Разбить повествование на несколько эпизодов, объединенных общим местом действия и изложенных с точки зрения кого-то из участников? Не удалось — от соавторства все отмахнулись. Взять псевдоним и рассказать обо всем будто бы со стороны? Многие так и поступают, но мне это показалось как-то чудно: допустим, придется написать фразу «Варвара умна и красива» — несомненная правда, но немного неловко.

В конце концов пришлось остановиться на комбинированном варианте: события, в которых мне довелось поучаствовать, описаны мной, прочие же восстановлены близко к тексту по магнитофонным записям устных рассказов остальных персонажей, а для объективности приведены к общему знаменателю, то есть изложены от абстрактного третьего лица.

Что из этого вышло — судить не мне.

В. К.

Всяк лечит душевные раны по-своему. Одни щедро дезинфецируют алкоголем, другие умасливают чем-нибудь вкусненьким, третьи глушат боль острыми ощущениями, четвертые предпочитают в качестве лекарства здоровый воздух гор, лесов или морских побережий, пятые исцеляются, отлеживаясь под пушистым пледом с любимой книгой в руках, шестые, напротив, обращаются к трудотерапии. Кто-то ищет утешения в сочувствии окружающих, изливая горечь родным и знакомым, а то и первому встречному; кто-то уходит в себя и занимается самокопанием, а кто-то поднимает себе настроение, срывая злость на подчиненных или упиваясь видом чужих несчастий; ну, а некоторые прибегают к таким радикальным средствам, как крепкая веревка, бритва или пистолет.

Возможно, это покажется кому-то странным, но у меня тоже есть свое лекарство. Почему странным, спросите вы? Дело в том, что большинство моих знакомых полагают, будто у меня не просто толстая, а прямо-таки непробиваемая шкура. По их мнению, проще проткнуть пальцем бетонную стену, чем нанести мне хотя бы пустяковую душевную травму. Что же касается аутотравм, то я никогда не была склонна к саморазрушению.

Ах, как велико искушение представить себя жертвой всеобщего непонимания — этакой ранимой, но гордой душой, прячущей от равнодушного мира скорбные слезы. Единственно природная честность — черт бы ее побрал! — удерживает мою руку от создания этого восхитительного, хотя и несколько неточного автопортрета. Оцените же мои мужество и волю: я отвергаю соблазн.

С самого детства, сколько себя помню, я вышивала на своем знамени девиз: «Независимость». Таково мое кредо, мой образ жизни, моя религия, наконец. Но всякая религия подразумевает жертвоприношения, и моя не исключение. На ее алтарь пришлось бросить такие естественные женские свойства, как сентиментальность, беззащитность и уязвимость, — ведь трудно назвать независимым человека, которого ничего не стоит обидеть или унизить. В конце концов терпеливо наращиваемый мною панцирь обрел прочность брони, оградил душу надежнее, чем створки раковины, скрывающие нежное тельце моллюска. И прошло немало времени, прежде чем я обнаружила все же его слабое место.

Как показывают многочисленные исторические примеры, обрести полную независимость и сохранить при этом человечность под силу только святому отшельнику, да и то не всякому. Будде, Франциску Ассизскому и, быть может, еще нескольким мудрецам это, безусловно, удалось, остальные же случаи представляются мне спорными. Несомненно одно: живя в миру, такого совершенства не достичь. Здесь между независимостью и человечностью существует жесткая обратно пропорциональная связь: чем в большей степени вы обладаете одним качеством, тем в меньшей присуще вам другое, и наоборот.

К тому времени как я открыла этот неприятный закон, выбор передо мной, слава Богу, уже не стоял. Интуитивно я уже нашла для себя оптимальное соотношение между двумя столь ценимыми мною качествами. Весь свет, включая самых близких родственников, имеет полное право считать меня бесчувственной и неприступной: не женщина, а каменная стена. Но нашлись несколько человек, ухитрившихся взять мою крепость без боя, незаметно для меня самой. От этих ниндзя у меня нет заслонов. Ради них я готова поступиться любыми принципами. Их всего пятеро — обожаемая тетка и четверо друзей, — и перед любым из них я практически беззащитна. Только у них и есть возможность причинить мне серьезный моральный ущерб.

Разумеется, они стараются этой возможностью не пользоваться, но иногда… Впрочем, что говорить! Каждый знает, как иной раз трудно удержаться, чтобы не пнуть самого дорогого человека в самое уязвимое место.

Вот в таких случаях я и прибегаю к своему лекарству. На мое счастье, исцеляет оно быстро, надежно и не имеет побочных действий. Правда, подходит не всем. И все же попробуйте: если навалились скопом хандра, меланхолия и ощущение безысходности, если мелькает порой мысль, не покончить ли со всем разом и навсегда, садитесь в поезд и поезжайте в Питер.

* * *

Питер… Само звучание этого слова рождает приятное головокружение и невесомость. «Да не будет дано умереть мне вдали от тебя», — повторила бы я вслед за поэтом, если бы не знала, что Господь не услышал его молитву. Один вздох в этом раю, один взгляд на низкое небо с быстрыми серыми перьями облаков, на тяжелую воду рек и каналов, один шаг по булыжнику мостовых действуют на меня сильнее самых лучших антидепрессантов. Мне становится легче уже в вагоне поезда, бегущего на северо-запад, и даже раньше — на перроне Ленинградского вокзала, нет, еще раньше — на подходе к кассам.

Я никогда не покупаю билеты в Питер заранее. Если прийти минут за пятнадцать до отхода поезда, есть большая вероятность, что вам достанется пустое купе, а если повезет, то и целый вагон. На сей раз уединение было мне особенно необходимо. Мысль о праздной болтовне с назойливыми попутчиками казалась нестерпимой. Ничто так не способствует мизантропии, как тесное соседство с тебе подобными в минуты душевных невзгод. Я заранее прониклась ненавистью к тем безответственным личностям, которым придет в голову брать билет в последний момент, — именно им я, скорее всего, вынуждена буду говорить бессмысленные «здравствуйте», «разрешите» и «благодарю вас». Хорошо, если этим все и ограничится, а то еще начнут излагать историю своей жизни или, не дай бог, полезут в душу.

Я увидела их сразу, едва вошла в кассовый зал. Они стояли у окошка единственной кассы, где продаются билеты на поезда, отходящие в течение суток, и о чем-то совещались. Высокий вальяжный шатен с большим гладким розовым лицом и худощавый рябой брюнет с неуловимо быстрыми, но плавными кошачьими движениями.

Пытаясь совладать с неприязнью, я отошла в сторонку, к расписанию, и принялась уговаривать себя, что эта парочка собирается взять билеты на какой-нибудь другой поезд. «Вряд ли они поедут моим, — мысленно баюкала я собственную злость. — До отправления семнадцать минут, времени на дебаты почти не осталось, а они вон как разошлись».