Кикимора болотная - Людмила Милевская

Вместо пролога

Она выпорхнула из подъезда многоэтажки в темноту настояннойна запахах лета ночи. Дробно простучали каблучки по асфальту.

Белые кружева блузки нежны, как прикосновение любимого,легки, как пена. Каблучки: цок, цок, цок. Сердце: стук, стук, стук. А в немлюбовь, много, много любви.

И небо, безучастный свидетель всего…

Каблучки перестали выбивать торопливую дробь, распрощавшисьс твердью асфальта. Осторожно ступив на высушенную дневным жаром тропинку, онатомно вздохнула: «Как сладко любить…»

Вдруг белое пятнышко блузки мелькнуло у полосы кустарника.Мелькнуло и исчезло. Как-то сразу, рывком. Сдавленный женский крик никого неразбудил, даже не потревожил в засыпающих, равнодушных многоэтажках.

Сердце остановилось и бухнуло вновь, еще и еще, тревожнымнабатом.

Глаза выхватили из темноты мерзкую, словно паук, руку,рвущую на себя податливую паутину блузки.

Крику не пробиться сквозь чужую ладонь. Крик погиб, не успевродиться.

Треск рвущейся ткани, звериное нечеловеческое рычание… Итьма…

Там, за кругом тьмы, злобный монстр — порождение ужаса,творил страшное, грешное и отвратительное.

И его некому остановить. Некому…

Незримо качнулись во тьме ночи ветки кустов, пропуская белыеклочья кружева.

Вновь по тропинке, мимо многоэтажки, по асфальту… Подтусклый свет фонаря.

Глаза — окна в отчаяние, в бессилие, в боль и страх, вотвращение к себе.

Хрупкое тело сползло по двери, пачкая ее кровью, пропитавшейволосы, стекающей по щеке…

Хлеб я пеку сама. Это единственный способ сохранить фигуру.Рецепт прост: два стакана муки, два стакана отрубей, треть пачки дрожжей,щепотка соли и щепотка сахара. Кто знаком с тестом, сообразит, что со всем этимделать…

Действительно просто, очень просто. Сложней приучить себяэто есть. Мне как-то удалось, поэтому без труда влезаю в свое выпускное платье.

…И неудивительно: когда в хлебе одни опилки — на них нераздобреешь.

Опилками я называю отруби, кто пробовал — поймет, чторазница несущественна.

…В тот злополучный день я сидела за кухонным столом, бережноочищая отруби от мышиных экскрементов и ломая голову над сюжетом новой книгивесьма философского содержания.

"Какова мера терпимости? Нет, видимо, так: какова мератолерантности?

Да, «толерантности» — лучше. Одно и то же, а насколькоумней… Где граница толерантности, отделяющая безнравственность от…"

Боже, как много срут эти мыши! А я вчера еще недоумевала заужином, откуда в моем хлебе взялся тмин. Бедный Евгений, как он меня хвалил.Чему он радовался? Он любит тмин.

Откуда у мышей взяться тмину? Нет, это черт знает что такое!Одно говно! И я должна это есть? Для фигуры.

Я злилась, так как было очевидно: во всем опять виноватСанька. С тех пор, как я решилась стать матерью, жизнь пошла под откос. Если быне Санька, я бы мигом мотанулась за отрубями, а не перебирала бы мышиныеэкскременты. Он сирота, и я должна любить его во сто раз сильней, чем родногоребенка.

Лично я давно осиротела, но раньше это не чувствовалось таксильно.

Раньше я жила припеваючи и лишь когда стала матерью —поняла, как тяжело быть сиротой. В случае моей болезни присмотреть за Санькойбыло решительно некому.

Да-а, жизнь у меня не мед и даже не сахар. Выйти из домуневозможно.

Санька часто болеет, капризничает, плачет, его нельзяоставлять надолго. И все на мне одной. Кто мог, уже помог и отказался. Дальше ядолжна рассчитывать только на себя. Маруся и та взбунтовалась. Категорически отменя отреклась.

Заявила: "Если бы я хотела возиться с детьми, нарожалабы своих.

Придется тебе, старушка, раскошелиться".

Раскошелиться. Разве я против, но как это сделать? На когокошелиться?

Кого брать? Домработницу или няньку? С появлением в моемдоме Саньки возникла острая потребность в целом штате прислуги. Здесь развеобойдешься одной нянькой?

Нет, что ни говори, но лишь теперь, перебирая мышиныекакашки, поняла я мою бедную покойную Нелли, да простит ее господь и царства ейнебесного за все содеянное. Пока наши друзья и знакомые ломают голову, какмогла она пойти на такие жуткие преступления, я постигаю эту тайну насобственной шкуре. Только год я побыла Санькиной матерью, а уже готова убитьпервого встречного и без всякого повода, а Нелли все же делала это лишь сознакомыми людьми и к большой своей выгоде.

К тому времени она была матерью Саньки целых три года. И этоне могло не сказаться на ее психике. Правда, у нее была нянька. Малыш сиделрядом со мной и своим кашлем опять сметал «гуант» на очищенные отруби.

— Санька, когда кашляешь, отворачивайся от стола, —попросила я, плохо скрывая раздражение и мучаясь от этого.

— Мама, а что такое секскременты? «Боже, ребенок помешан насексе. Хоть бери и выбрасывай этот телевизор. Насколько проще было, когда он изалфавита выговаривал всего несколько букв. Тогда его хоть не понималиокружающие. Чертов логопед, научил-таки его говорить. Теперь он чешет языком нехуже взрослого, но что он мелет? Секскременты. Ужас! Видимо, я вслух произнеслаэто нехорошее слово. А как надо было сказать? Говно? Разве это лучше? Я ужаснаямать, но что делать?!»

— Санька, не сиди здесь. Из окна дует, ты болен. Иди ляг вкровать.

— И смотреть телевизор? — обрадовался он, вскакивая состула.

Я с опаской покосилась на часы. Время было уже такое, чтовполне могла выпорхнуть с экрана какая-нибудь едва одетая дивчина и задрыгатьголыми ногами или чем-то и того хуже. Да и политики ничуть не лучше этихпевичек. Несут порой такое, что интеллигентные родители за головы хватаются итащат подальше от экранов детей. По фене болтают уже в открытую, как заправскиеворюги, и только что не матерятся, и то избранные, остальные уже вовсюматерятся.

Но все же лучше, когда больной ребенок лежит в кровати, а несидит на сквозняке у окна.

— Хорошо, включи телевизор, — согласилась я. — Но крикнешьмне, что там идет.

Санька вскочил, с воплем радости повалил стул и выбежал изкухни. Я удрученно посмотрела ему вслед, мысленно отмечая, что штанишки ему ужекоротки, и выглядит он в них потешно, как клоун в цирке. С тех пор, как ярешилась стать матерью, сердце мое преисполнилось беспокойством. Каждую минутуменя что-то волнует, пугает, огорчает.