Полупарюр - Галина Павлова

Предисловие

Все события романа происходили в 2000-е, те далекие и дикие времена, когда Google еще знал не все и не обо всем, а общение в сети ограничивалось чатами по «Аське» и письмами на e-mail.

За мутными, немытыми стеклами окон моросил серый мелкий дождь. Вернее, создавал видимость, что моросит. На самом деле, влажность была настолько велика, что капли не долетали до земли, а лениво зависали в воздухе в ожидании прохожих. Когда жертвы появлялись – никакой зонтик не мог спасти несчастных от холодного, сырого покрывала, которое неотвратимо окутывало их лица и одежду.

В 105 аудитории университета было холодно и скучно. Голос преподавателя истории монотонно и назойливо падал в сонную тишину зала. Его лекции всегда действовали на студентов, как сильное снотворное, поэтому слушать их мне было противопоказано – выучу по учебнику. Потом.

Зябко запахнув куртку, я наблюдала в окно, как редкие прохожие борются со стихией, и ждала… Как всегда.

Уже два месяца.

Каждые понедельник, вторник и среду, когда первая пара у меня проходит в 105 аудитории, я жду. С тех пор, как впервые увидела его в окно, Мужчину Моей Мечты, прекрасного и недостижимого.

Ровно в девять тридцать предмет моих ожиданий проследовал мимо моего окна с точностью скоростного поезда, равнодушно скользнул взглядом по обветшалому зданию нашего университета, зябко поднял воротник дорогой кожаной куртки и исчез в густом тумане октябрьского утра. Вот и все. Свидание с Голубой мечтой окончено. Когда я уже повзрослею и перестану придумывать волшебных принцев? Я вздохнула.

– Я надеюсь, это вздох пробуждения? – откуда-то из грубой реальности донесся до меня знакомый голос, я подняла голову и уперлась взглядом в темно-синий пиджак нашего историка. С высоты своего немаленького роста он холодно смотрел на меня водянистыми серыми глазами через очки в толстой грубой оправе и нервно барабанил пальцами сухих жилистых рук по моему столу. Мне пришло в голову сравнение с удавом и кроликом, после чего я утвердительно кивнула (какой смысл спорить?), с готовностью открыла тетрадь и схватилась за ручку. Придется конспектировать – Евгений Борисович Карпов никогда не прощал невнимания к своему предмету. Он все запомнит и обязательно задаст по этой теме дополнительный вопрос на экзамене.

– Понедельник всегда неудачный день, – снова обреченно вздохнула я и зарылась в чужой конспект в тщетных попытках найти там название темы лекции.

Неделя начиналась, как всегда.

* * *

Из университета я вышла, как обычно, около восьми вечера. Дождь продолжал моросить, но ветра не было, поэтому на улице казалось теплее, чем в ледяных пещерах аудиторий университета. Под ногами лежал пестрый ковер влажных опавших листьев, а в воздухе чувствовался особый запах осени: запах прелой листвы, дыма и дождя. Картину довершали сумерки и мутные из-за тумана пятна фонарей. Такая погода всегда настраивала меня на меланхолию. И я бы с удовольствием тихо брела в общежитие, шурша листьями и упиваясь светлой жалостью к себе одинокой, если бы не одна существенная помеха. Помеха пыталась идти со мной в ногу, смотрела на меня умоляющими синими глазами, совершенно не соответствующими атлетическому сложению и кожаному «прикиду» крутого парня. Называлась помеха Игорем. Сейчас этот идеал девочки-подростка надоедал мне своим несолидным нытьем и безумными идеями по совершенно идиотскому поводу. Я решила упражнять свою волю и терпела, сколько могла. С удовлетворением могу отметить, что моего ангельского терпения хватило на целых пять минут, чем был превзойден мой личный рекорд выдержки. Но, увы, все когда-нибудь заканчивается…

– Слушай, Горох, ты соображаешь, о чем меня просишь? – наконец, взорвалась я.

Игорь втянул голову в скульптурные плечи и на секунду замолчал, пережидая момент, когда вызванные мной звуковые колебания утихнут, и можно будет продолжать. Смысл сказанного и интонация его не беспокоили. На прозвище он внимания не обращал. Если фамилия у тебя Горохов, а имя – Игорь, к двадцати годам можно привыкнуть и к более травматичным обращениям. Важен был только результат его усилий, а он пока достигнут не был.

– Ну, пожалуйста! Ты только спроси, дома ли она? – продолжил он после заминки.

– Подумай. Поздно вечером, я пойду к совершенно незнакомому, теоретически одинокому мужчине для того, чтобы задать совершенно идиотский вопрос: не вернулась ли к нему жена. В лучшем случае, он меня просто спустит с лестницы.

– Неужели ты сама не волнуешься? Три дня твоя подруга не ночует дома, не приходит в институт…

Он явно преувеличивал как степень наших приятельских отношений с Эллочкой, так и длительность ее отсутствия. Особа, о которой сейчас так пекся мой собеседник, пару недель назад устроилась лаборанткой на кафедру истории и прежде, чем исчезнуть, неделю прожила со мной в одной комнате общежития. Страстного стремления стать подругами ни я, ни она не испытывали и подробностями личной жизни не делились. Мне было известно о ней то же, что и всем: она потрясающе красивая белокожая и голубоглазая брюнетка, что бросалось в глаза, прежде всего, мужскому населению нашего общежития; ей двадцать восемь лет, и она разошлась с мужем, что и объясняло резкую смену обстановки. В быту мы достаточно сильно стесняли друг друга, и эти последние три дня ее отсутствия я наслаждалась одиночеством и покоем, тихо надеясь, что моя соседка, наконец, решила вернуться к прежней семейной жизни.

– Хорошо, я бессердечна. Но если она даже находится дома, как я объясню свою внезапную трогательную заботу? «Привет, Эллочка, я пришла удостовериться, что больше никогда не увижу тебя в моей комнате»? Может мне еще ее вещи захватить? Ты же знаешь, общего языка мы не находили, – отчаянно защищала я свое право на спокойную жизнь.

– Сделай это ради нашей дружбы! – апеллировал Горох к моим нежным чувствам. – Ты же видишь, я спать не могу третью ночь!

Бедный Горошек! Так безнадежно влюбиться! После появления моей новой соседки Игорь постоянно топтался в нашей комнате. Он сильно изменился внешне и внутренне. Сменил всенощные бдения за компьютером на изнурительные тренировки в спортивном зале, а поношенные джинсы, невыразительный свитер и растрепанную шевелюру на кожаную «упаковку» со множеством металлических украшений во всех мыслимых и немыслимых местах и прическу, которая состояла из искусно торчащих в разные стороны пучков волос, вставил в ухо сережку и даже подумывал сделать тату. На наших девчонок это вдруг подействовало волшебно. Они начинали таять уже от запаха его кожаной куртки и дорогого одеколона. Но Эллочка была взрослой женщиной, и детские игры в переодевания ее не интересовали. Мне стало жалко моего приятеля, и я сдалась.

– Ладно. Учитывая нашу двадцатилетнюю дружбу… – я взглянула на его посветлевшее лицо и обреченно вздохнула. Придется идти.

Наше знакомство с Горохом, действительно, длилось всю мою жизнь. Мы родились в один день в одном роддоме. Там же наши матери стали подругами – и с тех пор мы были неразлучны, как неразлучны были наши мамы. Три года в одном детском саду, десять лет за одной партой в школе, уже три года за одним столом в университете. Солидный срок. Знакомые называли нас красивой парой, а наши родители тихо мечтали о нашей свадьбе в недалеком и прекрасном будущем, и мы не разочаровывали их. Но и не встречались. Невозможно влюбиться в брата или сестру. Однако дружба наша была настоящей и стоила жертв.