Это убийство? - Джеймс Хилтон

Глава I Странное происшествие в дортуаре На склоне лет Пилат, наверное, признал, Что соучастником убийства в молодости стал. Вот так и наши старые отцы горюют ныне — Когда былых страстей и куража нет и в помине, — Что молодым сынам не в силах дать урок, Который юности пошел бы впрок. И потому в Британии с начала века Запрещено исследовать природу человека.

Такие стихи Колин Ривелл сочинил, немало потрудившись одним пасмурным декабрьским утром 1927 года в своем городском жилище. Все это говорит о том, что он был молод, в меру образован и не настолько нуждался в деньгах, чтобы заняться каким-нибудь стоящим делом. Ривелл был ровесником века и получил так называемое блестящее образование в Оксфорде, обычно не приводящее в восторг ни родителей, ни потенциальных работодателей выпускника. Теперь он роскошествовал на доходы чуть более четырех фунтов стерлингов в неделю, ибо был единственным сыном своих родителей, которые успели благополучно скончаться, оставив ему эту ренту. Что касается родственников, то они представляли собой заурядную коллекцию отставных полковников и торговцев чаем, которые из своего Челтенхема наблюдали за жизнью Колина в Лондоне с тем же небрежением, с каким Колин относился к ним.

Из окошка его скромного жилья на втором этаже открывался живописный вид на мрачную замусоренную улочку, ведшую к Каледонскому скотному рынку. Оставалось немного до полудня, остатки завтрака были отодвинуты от края стола. Его малиновый халат и черная шелковая пижама причудливо контрастировали с громоздкой хозяйской мебелью. Впрочем, мебель он сам разрешил здесь оставить в порыве нежности к древней викторианской рухляди. Конечно, с его стороны все это было некоторым позерством, но выглядело забавно. Хозяйка дома, миссис Хьюстон, считала своего жильца странным чудаком. Но, поскольку он аккуратно платил и закрывал глаза на то, что она угощает себя его джином, жилец ее в целом устраивал.

Именно джин был тем спасительным средством, которым Ривелл освежал голову после сочинения глубокомысленных строф. Его приятели знали, что помимо написания статей в интеллектуальные журналы он трудился над полновесной стихотворной поэмой в духе байроновского «Дон Жуана». Он начал этот свой опус в последний год учебы в Оксфорде, и к настоящему времени произведению недоставало всего двух вещей — связного сюжета и человека, готового вложить деньги в издание.

Где-то неподалеку часы пробили полдень. Взвыли гудки на фабриках, возвещая обеденный перерыв. Стайки ребятишек ринулись наружу из дверей соседней начальной школы. Почтальон, завидев миссис Хьюстон в ее кухоньке на первом этаже, спустился на пару ступенек и передал ей в окошко три конверта, сказав:

— Это для вашего молодого человека.

А уже через минуту молодой человек вскрывал эти письма. Один конверт содержал возвращенную статью из «Дейли Мейл» («Конечно, она чересчур умна для этой газетенки», — утешил он себя); в другом был счет от оксфордского портного, знаменитого как своими высокими расценками, так и трогательной терпимостью к задолжавшим клиентам… А в третьем письме значилось следующее:

«Оукингтон, 15 декабря 1927 года.

Дорогой Ривелл!

Не уверен, что мы с Вами знакомы лично, но, поскольку Вы учились в нашей школе, а я в настоящее время являюсь ее директором, думаю, мы можем обойтись без формальностей. Мой оксфордский приятель Симмонс как-то говорил мне о Вас как о великом разоблачителе всяких мистических тайн. Поскольку мне кажется, что в Оукингтоне сейчас наблюдается нечто мистическое, я взял на себя смелость просить Вас о помощи. Не могли бы Вы навестить нас в предстоящий уик-энд? Я ввел бы Вас в наше, так сказать, высшее общество; особенно любопытна будет вечеринка однокашников в понедельник, если Вы ими еще интересуетесь.

P. S. Самый удобный поезд отходит от Кингс-Кросс завтра, в половине третьего. Прием в смокингах».

Для осмысления этого сообщения Ривеллу понадобилось всего несколько секунд плюс добрый глоток джина с вермутом. Это явно тот самый поворот сюжета, который вызывает у читателя возглас: «Вот оно!» Однако, хотя Ривелл любил бывать на вечеринках по выходным, приглашение от главы Оукингтонского учебного заведения вызвало у него чувство тревоги. Чего от него ожидают? С другой стороны, письмо, несмотря на некую неопределенность, пробудило в нем интерес. Конечно, вряд ли такое послание можно было ожидать от человека оксфордского образования, но все же здесь чувствовалось сочетание дружелюбия и краткости, чем Ривелл, как любитель изящной словесности, просто не мог не восхититься. И еще его позабавила сама форма приглашения на «вечеринку однокашников»: ректор допустил возможность того, что выпускник светской школы в Оукингтоне может не заинтересоваться вечеринкой старых однокашников! А Ривелл и вправду подобными встречами совершенно не интересовался.

Наконец, тут попахивало тайной, а всяческие тайны всегда притягивали Ривелла. Его душа, неистовая, как у самого Байрона, вечно жаждала страстей и приключений. Ему скоро исполнится двадцать восемь, а он еще ничего заметного в жизни не совершил, если не считать получения студенческой премии, уничтожающей критической статьи об образе еврея в экранизации «Венецианского купца» Шекспира, опубликования небольшого романа, делового знакомства с мистером О'Коннором, а также десяти фунтов стерлингов, полученных за сочинение рекламного стишка о жевательной резинке.

К тому же не стоит забывать, что библиотекарь Симмонс именно к нему обратился за помощью. Однажды в библиотеке пропал довольно ценный манускрипт, и Ривелл с помощью дедуктивной логики сумел проследить путь книги; в конечном счете она была найдена. Поскольку история затрагивала репутацию кого-то из оксфордского начальства, дело было замято, а ему, выпускнику, высказано множество приятнейших комплиментов как студенту, который смог с легкостью переключиться с шекспировского Шейлока на конан-дойлевского Шерлока…

Однако окончательно покорил Ривелла последний абзац письма: «Прием в смокингах». Это предполагало изысканные блюда и, возможно, даже приличные вина. Ривеллу нравилось и то и другое. Позволив своему воображению нарисовать еще кое-какие восхитительные детали приема, он решил наконец принять приглашение. Ривелл упаковал сумку с вещами, послал ответную телеграмму в колледж из соседнего почтового отделения и отдал необходимые распоряжения домохозяйке миссис Хьюстон.

Во второй половине дня, во время довольно нудной поездки в поезде, Ривелл продолжил свое стихотворчество, но далеко не продвинулся. Выйдя на станции Оукингтон, он огляделся: складской двор, посыпанная гравием платформа и даже, казалось, лица станционных служащих — все тут было ему знакомо. Выйдя на аллею, он увидел вдалеке старинные здания школы. «Вам в колледж, сэр?» — спросил его таксист, тоже, возможно, узнавший Колина. Колин надменно кивнул: да, ведь он действительно принадлежит к особой касте выпускников Оукингтонского колледжа.