Надрез - Марк Раабе

* * *

Посвящается Майкэ

Мы сами – дьявол свой, и целый мир Мы превращаем в ад [1].

Западный Берлин, 13 октября, 23: 09

Габриэль стоял в дверном проеме и всматривался в темноту. Из коридора на лестницу, ведущую в подвал, проникал свет, но кирпичные стены словно впитывали его.

Габриэль ненавидел этот подвал. Особенно он пугал мальчика ночью. Конечно, неважно, светло снаружи или темно. В подвале всегда царила ночь. Но днем можно было сбежать от этой темноты, укрыться в саду, выбраться на солнечный свет. А ночью темно было повсюду, и на улице тоже, и в каждом углу таились призраки. Призраки, которых не видел никто из взрослых. Призраки, которые только и ждали, как бы вонзить когти прямо в затылок маленькому мальчику. Габриэлю было всего одиннадцать лет.

Подвал пугал его, но он не мог отвести взгляда и как зачарованный смотрел вниз, где свет угасал.

Дверь!

Она была приоткрыта!

Между темно-серой стеной и дверью зияла черная щель. А за дверью – лаборатория, темная, как «Звезда смерти» Дарта Вейдера.

Сердце часто-часто забилось в груди. Габриэль рассеянно вытер вспотевшие руки о пижаму – это была его любимая пижама, на груди красовался Люк Скайуокер из «Звездных войн».

Черный проем высокой двери притягивал его, точно по волшебству. Мальчик медленно опустил босую ногу на лестницу. Шероховатая деревянная ступенька предательски скрипнула. Но Габриэль знал, что они его не услышат. Родители ссорились, закрывшись в кухне. Ужасная ссора. Куда страшнее, чем обычно. И Габриэля это пугало. «Хорошо, что Дэвид этого не слышит», – подумал он. Хорошо, что он позаботился о безопасности младшего братика. Дэвид бы расплакался.

И все-таки сейчас хорошо было бы оказаться здесь не в одиночестве. В этом подвале с призраками. Габриэль сглотнул. Щель в двери, черная, как врата преисподней.

«Посмотри, что там! Люк бы посмотрел».

Отец пришел бы в ярость, если бы застал здесь Габриэля. Лаборатория была папиным секретом. Надежная, как крепость, с металлической дверью. Черный дверной глазок поблескивал. Никто и никогда не входил в эту лабораторию. Даже мама.

Габриэль ступил на бетонный пол подвала и зябко поежился. Деревянные ступени лестницы были такими теплыми, что пол показался ему ледяным.

«Сейчас или никогда!»

И вдруг с первого этажа донесся грохот. Звук исходил из кухни – та располагалась прямо над подвалом. Словно стол протащили по кафельному полу. Габриэль подумал, не вернуться ли ему. Мама осталась там с папой совсем одна, а мальчик знал, каким страшным бывал отец в гневе.

Но затем он вновь взглянул на приоткрытую дверь. Может быть, больше не представится такого шанса.

Когда-то он уже спускался в подвал, года два назад. Тогда отец забыл закрыть верхнюю дверь на засов. Габриэлю было девять лет. Он долго стоял в коридоре и смотрел вниз. Любопытство победило, и он спустился по лестнице. Он боялся призраков, но не решился включить свет и шел в полной темноте.

И дверной глазок вдруг вспыхнул красным, точно око сказочного чудовища.

Тогда мальчик бросился бежать со всех ног, к Дэвиду, в детскую, под одеяло.

Но теперь ему уже исполнилось одиннадцать. И он вновь стоял перед этой дверью. Но око чудовища не вспыхнуло. Дверной глазок оставался черным, холодным, мертвым. В слабом свете в глазке отражались стены подвала – и сам Габриэль. Чем ближе он подходил, тем больше казалось его лицо.

Но почему тут так отвратительно пахнет?

Осторожно ступая по бетонному полу, он вдруг коснулся босой ногой чего-то влажного, рыхлого. «Рвота. Это рвота!» Так вот почему тут так воняет. Но почему кого-то стошнило именно здесь?

Превозмогая тошноту, мальчик вытер ступню о сухой пол, но между пальцами что-то застряло. Ему отчаянно хотелось взять носовой платок или мокрую тряпку и вытереть ногу, но лаборатория была важнее. Габриэль протянул руку, опустил пальцы на дверную ручку, осторожно открыл дверь чуть шире и юркнул в темноту. Его окутала странная тишина.

Как в могиле.

В нос мальчику ударил едкий запах химии, как на кинофабрике, куда папа как-то отвел его после съемок.

Сердце выскакивало из груди. Оно билось так быстро, так громко. Габриэлю захотелось оказаться подальше отсюда, рядом с Дэвидом, под одеялом.

«Люк Скайуокер ни за что не стал бы прятаться под одеялом».

Пальцы левой руки потянулись к стене. Мальчик, дрожа, искал выключатель, но боялся нащупать что-то другое. Что, если они прячутся здесь, эти призраки? Вдруг они схватят его за руку? Вдруг он случайно сунет чудовищу руку прямо в пасть – и зубы сомкнутся на запястье?

Вот оно! Прохладная пластмасса.

Он нажал на кнопку выключателя, и под потолком вспыхнули три красные лампы. Комнату залило странным багровым светом.

Все вокруг казалось красным, как в животе у чудовища.

По спине у Габриэля побежали мурашки. Он застыл на пороге лаборатории, словно впереди пролегла невидимая граница, которую он не хотел переступать. Прищурившись, мальчик внимательно осмотрелся.

Лаборатория оказалась куда больше, чем он думал: три метра в ширину и семь в длину. Прямо перед ним висела плотная штора из черного мольтона. Кто-то сдвинул ее в сторону.

Под бетонным потолком протянулась бельевая веревка, на ней были развешаны фотографии. Часть из них сорвали и бросили на пол.

Слева стоял фотоувеличитель, справа вдоль стены тянулись полки с оборудованием. Габриэль удивленно распахнул глаза: он узнал кино-и фотокамеры «Аррифлекс», «Болье», «Лейка» и другие, поменьше. В журналах, громоздившихся в папином кабинете на первом этаже, много писали о таких камерах. Когда папа выбрасывал журнал, Габриэль доставал его из мусорного ведра, прятал под подушку и перед сном читал под одеялом, подсвечивая себе фонариком, пока не начинали слипаться глаза.

Рядом с камерами лежал с десяток объективов, некоторые были длинными, точно ствол ружья; рядом – мелкие фотоаппараты, глушители для моторов камер, позволявшие записывать чистый звук, 8-и 16-миллиметровые кинопленки, стопка из трех кассетных видеомагнитофонов, четыре монитора и наконец две новенькие видеокамеры. «Пластиковая дрянь», – ругал их папа. Но Габриэль как-то прочитал в одном из папиных журналов, что этими новыми видеокамерами можно снимать почти два часа, не меняя пленку, – невероятно! К тому же «пластиковые дряни» не шумели, как кинокамеры, а вели запись беззвучно.