Бритт Мари изливает душу - Астрид Линдгрен

* * *

Всё началось с того, что мама отдала мне свою старую пишущую машинку… Большая, громоздкая рухлядь, от одного вида которой кровь застыла бы в жилах мастера по ремонту пишущих машинок.

Машинка и вправду страшная-престрашная! Она издаёт ужасающие звуки, когда я стучу на ней. Мой брат Сванте выразил своё мнение о мамином подарке так:

– Бритт Мари, а ты не думала, как прекрасно, когда неожиданно гасят примус?

– Как так? О чём ты? – спросила я.

– Когда ты кончаешь барабанить на этой молотилке, раз в десять прекрасней, – ответил Сванте, презрительно кивая в сторону пишущей машинки.

Он просто завидовал, в этом-то всё и дело. Он так безумно хотел, чтобы машинка досталась ему! И не ради того, чтобы писать на ней, а для того, чтобы разбирать и снова собирать и смотреть, сколько лишних винтиков осталось в результате его деятельности. Но мама считала, что мне полезно поупражняться в машинописи, и поэтому машинка досталась мне. И я так рада!..

Но владеть чем-то – это странно и совсем не просто. И фактически ко многому обязывает. Если у тебя есть корова, её надо доить, если пианино – надо хотя бы играть на нём, ну а уж если пишущая машинка – надо писать на ней. Конечно, первые дни я стучала на машинке, как одержимая дикарка. Но ничего существенного не писала – один детский лепет. В конце концов я поняла, что это возмутительное расточительство, просто перевод бумаги, когда на целой четверти листа ничего не написано, кроме как:

Бритт Мари Хагстрём, вилла

«Экелиден» [1], город Смостад [2].

Бритт Мари Хагстрём, пятнадцати лет.

И ещё имена всех моих сестёр и братьев:

Майкен Хагстрём,

Моника Хагстрём,

Сванте Хагстрём,

Йеркер Хагстрём.

А потом снова моё собственное имя:

Бритт Мари Хагстрём,

Бритт Мари Хагстрём,

БРИТТ МАРИ Хагстрём.

Внизу же Сванте в минуту слабости ухитрился приписать:

Надоела эта вечная трескотня о Бритт Мари Хастрём.

Напиши хоть иногда разнообразия ради:

Аманда Финквист или что-нибудь в этом роде.

Он, безусловно, был прав, но я-то не была расположена в этом признаться и припечатала:

Внимание!

Пишу что хочу на МОЕЙ пишущей машинке.

Внимание!

А что вообще-то тебе делать в моей комнате?

Когда я в следующий раз вернулась к своему письменному столу, то увидела на листе бумаги следующий ответ:

Об этом деле можешь абсалютно не беспокоиться.

(Он пишет совершенно безграмотно, мой дорогой братец!)

Я сделала всё, что в моих силах, дабы «абсалютно не беспокоиться». Но назавтра вставила в машинку новый, чистый лист бумаги и начала печатать невероятно красивое, как мне показалось, стихотворение. Я успела сочинить только две первые строчки, и звучали они так:

Я странствую при свете звёзд

и думаю, думаю без конца…

Но пора было бежать в школу, а когда я вернулась домой к ланчу, Сванте уже завершил моё поэтическое произведение, и оно звучало вот так:

Я странствую при свете звёзд

и думаю, думаю без конца,

и ноги мои так ужасно устали,

когда прохаживалась я там

до самого утра.

И ещё он добавил следующее:

Не думай, не думай без конца!

У тебя только закружится голова!

Постепенно мне становилось ясно, что пишущую машинку можно использовать с бо́льшим успехом. Но как? Печатать на машинке домашние сочинения не разрешается, а писать на машинке дневник вообще нельзя. Да и все эти затеи с дневником мне не по душе. Довериться обыкновенному листу бумаги, который не может даже воскликнуть «Вот как!» в ответ на твои излияния, – какой, собственно говоря, в этом смысл?! Мне хочется думать, что я беседую с живым существом… И я долгое время втихомолку мечтала обзавестись постоянной корреспонденткой, подругой по переписке, чтобы открывать ей своё сердце… Это будет совершенно незнакомая мне, терпеливая маленькая особа, которая слушает и отвечает.

У многих из школьной молодёжи – из тех, кого я знаю, – есть постоянные корреспонденты. А некоторые пишут даже тем, кто живёт в других странах. Мне нравится думать об этом. Обо всех письмах, что летают взад-вперёд и словно нитью связывают людей в разных местах и в разных странах между собой и делают их ближе друг другу.

И вот как-то раз, когда одна из девочек в нашем классе закричала: «Кто хочет написать письмо стокгольмской девочке по имени Кайса Хультин?» – то я поступила, как Густав Васа [3]в битве при Бреннчюрке [4], я вышла большими шагами вперёд и ответила:

– Это сделаю я!

И как только уроки кончились, я побежала домой и уселась за машинку. И вот что я написала.

Дорогая незнакомая подруга!

Если ты, разумеется, захочешь стать ею. Я имею в виду – захочешь переписываться со мной. Надеюсь, что ты не против. По-моему, не совсем нормально, если у тебя нет корреспондентки. У всех девочек в классе есть один или несколько таких, как у нас говорят, «предметов первой необходимости». Только у меня до сих пор такой подруги не было. И тогда тебе легко понять, почему, когда вчера Марианн Удде́н перед уроком географии поднялась на парту и, выкрикнув твоё имя, спросила, не хочет ли кто-нибудь написать тебе, я тотчас согласилась. Она сказала, что узнала твоё имя и адрес от одной из подруг, с которой переписывается.

И вот теперь у тебя есть я! Но, быть может, мне следовало сначала представиться: меня зовут Бритт Мари Хагстрём, мне 15 лет. Я учусь в Смостаде, в шестом классе школы для девочек. Ты спрашиваешь, как я выгляжу? (Мой брат Сванте считает, что это первый вопрос, который задают девочки.) Дорогая моя, я хороша, словно ведьма, у меня чёрные как смоль волосы, тёмные сверкающие глаза, персиковый цвет лица: «Mein Liebchen, was willst du noch mehr?» [5]