Динка. Динка прощается с детством - Валентина Осеева

* * *

Посвящаю эту книгу матери и сестре Анжеле

Ночью раздался негромкий стук в калитку. В маленькой даче было тихо и темно. Стук повторился громче, настойчивей.

Марина подняла голову с подушки, прислушалась, потом вскочила и, протянув в темноте руки, добралась до постели сестры.

– Катя! Проснись! Кто-то стучит…

– Кто стучит?

Младшая сестра мгновенно открыла глаза и потянулась за спичками.

– Подожди! Не зажигай! Слушай…

Мимо террасы прошлепали чьи-то осторожные шаги, заскрипели ступеньки.

– Это я… Лина, – послышался тихий шепот за дверью.

Катя сняла крючок. В комнату протиснулась кухарка Лина. Заспанное лицо ее было встревожено.

– Стучит ктой-то… Открывать али нет?

– Калитка на замке. Вот ключ. Постарайся задержать. Если обыск, скажи, что пойдешь за ключом, – быстро зашептала Катя, накидывая халат.

Лина понятливо кивнула головой.

– Подождите… Надо позвать Никича, – торопливо сказала Марина, – я сейчас пойду…

– Никича нет, он в городе, – остановила ее Катя.

– Вчерась еще укатил, – прошептала Лина.

– Ах да! – вспомнила Марина.

Все трое смолкли. В тишине было слышно, как кто-то пробует открыть калитку.

– Подождите волноваться. Может, это просто воры? – глядя в темноту широко раскрытыми глазами, сказала Катя.

Лина поспешно приперла табуреткой дверь.

– Коли воры, так запастись бы чем, попужать их…

У калитки снова раздался нетерпеливый громкий стук.

– Воры не стучат… Лина, иди задержи, – шепнула Марина.

Лина широко перекрестилась и вышла. Катя присела на корточки около печки и встряхнула коробок спичек…

– Марина, где Сашино письмо? Давай скорей!.. Ах, какая ты неосторожная!

– У меня только одно… единственное… И в нем ничего такого нет, – доставая из-под подушки письмо и пряча его на груди, взволнованно сказала Марина. – Тут нет никаких адресов… Подождем Лину!

– Глупости… Все равно это надо сделать… В прошлый раз тебя спрашивали, переписываешься ли ты с мужем! Зачем же так рисковать… Давай скорей…

Марина молча протянула ей конверт… В печке вспыхнул огонек и осветил склоненные головы сестер, смешивая темные пряди Катиных кудрей и светлые косы Марины.

– Это письмо мне и детям… – с глубокой грустью прошептала старшая сестра.

Катя схватила ее за руку:

– Тише… Идет кто-то…

Ступеньки снова заскрипели.

– Не пужайтесь. Это дворник с городской хватеры. Самое кличет, – сообщила Лина.

– Меня? А что ему нужно? Это Герасим? Так зови его сюда!

– Звала. Не идет. Чтоб и знатья, говорит, не было, что я приезжал.

– Странно… Что могло случиться? Ну, я иду, Катя. Не разбудите детей, потише.

Марина накинула платок и вышла. Катя сунула ей в руку ключ. Большая черная тень неподвижно стояла под забором.

– Герасим! – тихонько окликнула Марина. – Вы один?

– Один, один. Не извольте сомневаться, – так же тихо ответил дворник. – Мне только слово сказать.

– Так пойдемте в кухню. Там никого нет.

Марина открыла калитку.

Герасим оглянулся и боком пролез на дорожку.

– Не опоздать бы мне на пароход. Один только ночной идет… Да дело-то в двух словах… может, нестоящее, а упредить надо.

– Пойдемте, пойдемте.

Стараясь не скрипеть гравием на дорожке, Марина пошла вперед, Герасим покорно следовал за ней.

В летней кухне царил мягкий полумрак. Перед иконой Богородицы теплилась лампадка, у стены белела неубранная постель. Под окном стоял чисто выскобленный стол, на плите поблескивали сложенные горкой кастрюли.

Марина подвинула Герасиму табуретку:

– Садитесь…

– Так вот, может, нестоящее дело… – повторил Герасим, застеснявшись. – Может, я зря вас потревожил, конечно…

– Ничего, ничего… Рассказывайте, – попросила Марина, присаживаясь на Линину постель.

Герасим осторожно подвинул к ней табуретку; в сумраке забелел ворот его рубашки, блеснули глаза.

– Вчерась человек какой-то к хозяину приходил… Спрашивал, куда госпожа Арсеньева с детьми выехала. А хозяин меня позвал. Ты, говорит, помогал им, вещи носил: куда они выехали? А я гляжу – человек незнакомый, ну и не стал признаваться. Не знаю, говорю, куда выехали, я только до извозчика провожал. А вы, говорю, кто им будете? А я, грит, ихний знакомый. И сует мне гривенник. Нет, говорю, не знаю. А сам гляжу: человек чужой, – шепотом рассказывает Герасим.

– А какой он на вид? И что еще спрашивал?

– Одет ничего, чисто. Под барина вроде. Так, молодой, неказистенький человечишка. Спрашивал еще: бывает ли кто на городской квартире? Живет ли здесь кто? Нет, говорю, никто не бывает и никто не живет. Заперли да уехали… А хозяин и говорит: госпожа, говорит, Арсеньева в газете служит, можете, говорит, туда зайти, я адрес дам. А он стоит, мнется и адреса не спрашивает. Ну, постоял и пошел. А хозяин мне и говорит: «Беда с неблагонадежными квартирантами – и выгонять их жалко, и неприятности от полиции наживешь».

Марина провела рукой по волосам:

– Значит, так и ушел он?

– Ушел… А я думаю себе: неспроста это, надо бы упредить на всякий случай… Тут недалеко, съезжу. Да в темноте-то проблуждал маленько. Перевозил я вещи днем, а тут ночью пришлось искать… Ну, я пойду.

– Куда вы?! Опять заблудитесь. Переночуйте у нас, а рассветет – и поедете! – уговаривала Марина.

– Нет, уж я пойду. В крайности пересижу около пристани. Теперь такие дела творятся, что не приведи бог! В девятьсот седьмом году почитай полны тюрьмы насовали и теперь все еще опасаются чего-то… – Голова Герасима с сильным запахом лампадного масла приблизилась к Марине. – Сказывали, весной побег из тюрьмы готовился… Политические, что ли, своих выручать хотели, только один среди них иудой затесался. Вот он в самый момент возьми да и выдай всю компанию… Ну и хватают сейчас охапками кто прав, кто виноват…

– Это в городе? На нашей улице? – спросила Марина.

– Не… на нашей улице тихо. Жители все почтенные, комнат не сдают… Это вон на окраинах, где общежития али комнатушки какие сдаются. Рабочий люд ютится да студенты по большей части. У нас без подозрения. Но, между прочим, дворников тоже проверяют в полиции… Я пойду, – заторопился Герасим. – Счастливо оставаться. Простите за беспокойство.