Доктор V - Екатерина Орлова

Пролог

Когда она вот так прикасается ко мне своими нежными тонкими пальчиками с почти прозрачной кожей, через которую просвечивают голубоватые вены, я покрываюсь мурашками. Задерживаю дыхание, втянув побольше ее запаха. Шоколад с корицей. Этот запах теперь всегда будет ассоциироваться у меня с ней. Если бы еще полгода назад кто-то сказал мне, что я – владелец самого крупного БДСМ-клуба города – буду стоять, зажмурившись и затаив дыхание, и наслаждаться легким касанием пальцев женщины, мысленно умоляя, чтобы она не останавливалась, то рассмеялся бы ему прямо в лицо. Теперь же я просто боюсь пошевелиться, чтобы это не заканчивалось. Чтобы она никогда не отходила от меня ни на шаг. Только Элисон умеет так касаться. Смешно, но я даже боюсь открыть глаза, чтобы она не исчезла. Мне просто хочется чувствовать ее.

Я прислушиваюсь к ощущениям и понимаю, что волоски на теле встали дыбом, а по позвоночнику пробегает дрожь. Как можно одновременно возбуждаться и испытывать трепет? Черт, Винс, ты же врач. Это все химические реакции. Просто твой организм так реагирует на удовольствие. Ни хрена подобного. Я провел чертову уйму сессий, оттрахал кучу разных женщин, но ни одна не оказывала на меня такого влияния.

Удовольствие – это продукт работы одного из центров сознания. И это правда, меня так учили в университете. Но когда ты его испытываешь, то не думаешь о том, как описать настолько мощное и сильное чувство. Ты просто проживаешь его, пропускаешь через все нервные окончания и наслаждаешься покалыванием на коже, внутри себя, ноющим чувством за грудиной, которое утраивает наслаждение.

Она просто гладит меня. Всего лишь прикасается и наверняка смотрит в глаза, как делает всегда, чтобы уловить мою реакцию. Эти большие темные глубины наверняка сейчас мечутся по моему лицу в попытке понять, что я чувствую, какие эмоции испытываю. И я бы ответил, потому что привык говорить прямо.

Но именно в эту секунду не могу и рта раскрыть. Я вдохнуть-то нормально не в силах, потому что не могу поверить в свое везение. Хочу посмотреть на нее, сказать, как сильно зависим от нее, но не могу. Я пытаюсь открыть рот, но он как будто склеен. Протягиваю руки, но вместо объятий они почему-то проходят сквозь ее тело, словно она призрак. Я начинаю паниковать. Теперь я вижу Элисон, но никак не могу ухватиться за нее, не могу погладить. Чувствую, как мои брови сходятся на переносице, как напрягаются челюсти в попытке разомкнуть губы. Мне уже хочется кричать, выть и реветь от отчаяния, что я все никак не могу обнять женщину, без которой не могу дышать.

Мысленно кричу ей:

– Детка! Эли! Позволь обнять тебя! Не исчезай! Останься со мной! Пожалуйста, умоляю!

А потом я распахиваю глаза и делаю шумный вдох. Он выходит настолько громким, как будто я действительно до этого задерживал дыхание на протяжении длительного времени и сейчас жадно втягиваю кислород в горящие легкие. Резко сажусь и прикладываю ладонь к груди, за которой бешено колотится сорвавшееся сердце. Оно ноет, как будто оплакивает Эли. Я упустил свою девочку. Но ее не убили, я успел. Не убили. И я вынужден отпустить ее, только чтобы не подвергать опасности. Сжимаю волосы пальцами и сильно тяну, пытаясь душевную боль хоть ненадолго заменить физической. Так легче. Это должно помочь. Но нет. Ни хрена не помогает. Я не могу без нее. Как бы сильно ни старался сделать так, как будет лучше для нее, мне ни хрена не удается. Я настолько эгоистичен, что завтра снова – как вчера, позавчера и день до этого – поеду к ее дому и буду смотреть, как она после работы вывозит больную мать на прогулку. Буду всматриваться в ее лицо, выискивая на нем страдания. Потому что мудак внутри меня подпитывается тем, что видит, как она скучает. Если бы я хотя бы раз увидел, что она улыбается, то, наверное, оставил бы ее в покое, позволив продолжать свою жизнь без меня.

Поворачиваю голову и глажу подушку, которая еще хранит тонкий аромат ее духов и этот вездесущий запах шоколада с корицей. От нее всегда так пахло. Даже в день нашей первой встречи. Там, в больнице. Я тогда чуть голову не потерял, когда увидел миниатюрную девушку с длинной косой. И теперь я жадно вдыхаю этот запах, прижав подушку к лицу. Я готов задохнуться и умереть, лишь бы с этим ароматом.

– Эли, – шепчу, как полоумный. —Я скучаю, малышка.

Винс

– Когда приедет медсестра? – спрашиваю, выгружая из машины наши сумки.

Одри окидывает деревянный домик равнодушным взглядом и, пожав плечами, отвечает бесцветным голосом:

– Обещала к вечеру.

– А как она доберется в эту глушь?

Снова бесстрастно поднимает и опускает плечи. Одри настолько сейчас погружена в себя, что ей будет наплевать, даже если земля в следующую минуту разверзнется и поглотит все вокруг, включая ее саму. И на первый взгляд кажется, словно она никогда не выберется из этого состояния. ПТСР – это не пустое понятие для Одри Ланкастер. Но то, что она сама попросила о помощи, говорит о том, что она сильная личность, готовая бороться за свою жизнь и выгрызать у паники нормальное существование. Нужно только немного помочь ей в этом.

Чуть ли не впервые с момента нашего с Одри знакомства я не отпускаю шуточек и не улыбаюсь постоянно. Друзья в шутку называют меня «Доктор Ви», но Одри доведется прочувствовать на себе всю силу этого прозвища.

Пару лет назад я оставил практику в больнице, потому что чувствовал, что становлюсь хуже своих пациентов. Если они хотя бы не понимали, что сошли с ума, то я ощущал, как с каждым днем меня все стремительнее покидает рассудок, и испугался. Когда-то я вывел для себя простую истину: если ты чувствуешь, что сходишь с ума и тебе от этого становится страшно – значит, не все потеряно, и тебя еще можно спасти. Но если ты наслаждаешься данным процессом, то шансов нет. Так вот, мне стало страшно. Не просто страшно, я боялся даже думать о том, что окажусь на месте тех, кому вкалывали седативные препараты, потому что вряд ли я стал бы похож на Колина – нашего самого спокойного пациента. Я был бы буйным. Тем, кто постоянно нарушает больничный режим и доставляет хлопоты санитарам.

Как только оставил врачебную практику, я засел дома с бутылкой виски. Мы заперлись с ней в гостиной и стали думать, чем нам заниматься дальше. Я всегда был непостоянным в отношениях, поэтому первую бутылку сменила вторая, а за ней и третья. Те, кто думает, что психиатры всегда пребывают в состоянии дзен, сильно ошибаются. Мы тоже живые люди, которые испытывают эмоции и плохо с ними справляются. Некоторые вообще не выдерживают и сходят с ума или даже кончают жизнь самоубийством. Одно дело влезть в чужие мозги, изрядно в них поковыряться и найти источник проблем, и совсем другое – в своих, куда ты не можешь заглянуть как сторонний наблюдатель, чтобы вытянуть на поверхность корень зла. Поэтому практически у каждого психиатра есть свой психоаналитик, который лечит наши души, покрытые слоями чужих проблем. И так специалист, слой за слоем, снимает с тебя груз психологических трудностей.