Мемуары сластолюбца - Джон Клеланд

ПРЕДИСЛОВИЕ

Бесспорно, в основе каждой книги лежат личные воспоминания автора. Немногие могли бы похвастаться таким богатым жизненным опытом, как у Джона Клеланда (1709 – 1789). Кем только он в свое время не перебывал: ученым и дуэлянтом, ловеласом и путешественником, военным и писателем-порнографом; вкусил терпких прелестей Востока и несравненно более пресной кельтской филологии; служил короне на посту английского консула в Смирне и Восточно-Индийской компании в Бомбее; не понаслышке знал условия труда и жизни журналиста с Граб-стрит и терпел еще большие лишения, преподавая в школе. Но главное – он познал высшее, доступное для смертного, блаженство, став автором бестселлера "Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех", увидевшего свет в 1749 году и имевшего фантастический успех. Этот шедевр сентиментальной эротики, который и через двести с лишним лет остается предметом яростных споров между свободомыслящими и пуританами, стал первой попыткой Клеланда воссоздать в литературной форме радости плоти. Редкая откровенность и заразительность романа обеспечили ему мировую славу.

Второй роман Джона Клеланда – "Мемуары сластолюбца" – и по сегодняшний день остается практически неизвестным для знатоков эротической литературы. Он написан рукой зрелого мастера и характеризуется еще большей непринужденностью и отточенностью стиля. Его герой, молодой дворянин Уильям Деламор, сгорает на том же неугасимом огне, что и блудница Фанни, но являет собой более выпуклый и законченный персонаж. Будучи образованным человеком с развитым вкусом, Клеланд стремился совершенствовать композицию и стиль своих произведений. Это, без сомнения, явилось одним из побудительных мотивов для написания "Мемуаров сластолюбца", которые он создавал, располагая свободным временем и финансовыми ресурсами – благодаря пенсии, пожалованной ему Тайным Советом.

Эта пенсия являлась прямым следствием феноменального успеха "Фанни…". Впервые Британское правительство столь щедро наградило автора откровенно эротического произведения, в то время как издатель и книготорговец Ральф Гриффит, первым осмелившийся выпустить роман, был приговорен за это к позорному столбу.

В высших кругах сомневались относительно того, как поступить с писателем. Бесспорно, джентльмен, получивший образование и воспитание в Вестминстере, сын полковника, не мог быть подвергнут такому же наказанию, как простой издатель. С другой стороны, попустительство могло привести к тому, что Клеланд продолжал бы сочинять подобные произведения, что грозило скандалом при дворе и гневом Церкви. Пришлось Клеланду предстать перед Тайным Советом, где ему задали вопрос: что он хотел сказать своим романом? Можно с уверенностью предположить, что он достойно защищался, объяснив появление книги материальными затруднениями. Члены Тайного Совета усмотрели вопиющую несправедливость в том, что блестящий джентльмен не имеет источника средств к существованию. Приговор явился образчиком редкого по двусмысленности компромисса: Клеланду назначили приличную пенсию при условии, что он не допустит впредь ничего подобного.

На протяжении многих лет Клеланд исправно соблюдал договор, не позволяя себе браться за что-либо, кроме пьес, поэзии и политических памфлетов. Однако вскоре ему вновь ударило в голову хмельное вино общенациональной славы. Новому роману "Мемуары сластолюбца" предстояло вобрать в себя достоинства "Фанни Хилл" и одновременно явить более высокий художественный уровень, став изящной, исполненной шарма и остроумия, квинтэссенцией порока, в чем легко убедится любой непредубежденный читатель.

Питер Лингэм, доктор философии

Честное, исполненное достоинства признание своих грехов несет в себе столь утонченное наслаждение и до такой степени превосходит тактику их отрицания либо оправдания, что даже странно, сколь немногим оно оказывается по плечу. И ведь какой ценой дается нам подобное признание? Всего лишь ценой жалкого, предательского самолюбия, которое только и делает, что заводит нас в тупик. Нет более нелепой и вредной иллюзии, нежели та, что мешает уразуметь: прямой и честный разговор о своих слабостях и недостатках – едва ли не большая заслуга, чем их отсутствие. Что же касается меня, то я могу судить об этом на основании опыта. Ничто так не способствовало моему окончательному разрыву с прошлым фата и сластолюбца и не послужило столь убедительным доказательством искренности моего обращения, как этот мужественный акт признания всех безумств, совершенных мною на тернистом пути от порока к добродетели. И хотя я погрешил бы против истины, взявшись отрицать, что предпринял эту исповедь, в том числе, и из тщеславного желания порисоваться перед дамами, так же верно и то, что если я и обязан этому прелестному и непредсказуемому полу своим превращением в сластолюбца, то и обратная метаморфоза свершилась под благотворным влиянием одной из его достойнейших представительниц.

Однако пусть история моих ошибок и возвращения на путь истинный предстанет в виде фактов, а не их толкований, ибо последним более приличествует следовать за событиями, нежели предвосхищать их.

Мои отец и мать умерли задолго до того, как я дорос до понимания – в полной мере – такой утраты. Я был их единственным отпрыском и унаследовал два обширнейших поместья в лучших графствах Англии и сверх того изрядную сумму денег, какую, пользуясь языком банкиров, без преувеличения можно было назвать капиталом и которая впоследствии сослужила более верную службу, чем если бы я получил превосходное образование. Мое, сказать по совести, можно назвать лишь относительно сносным. Так получилось потому, что с малых лет я был поручен заботам пожилой тетушки, богатой вдовы, которой Небо не даровало своих детей, так что ее единственной, от всего сердца провозглашенной целью стало желание оставить мне свое состояние, настолько значительное, что, хотелось мне того или нет, но мои опекуны пришли к молчаливому соглашению доверить ей мое образование, без малейшего вмешательства либо контроля с их стороны. Это решение противоречило здравому смыслу, ибо женщина, с детских лет прожившая в провинции, имевшая весьма смутное представление о светском обществе, вряд ли годилась на роль наставницы для такого юного джентльмена, как я, которому со временем предстояло занять в обществе подобающее по праву рождения и богатству место. Но такова власть денег. Тетушка настаивала, и расчет на эту отдаленную перспективу, сулящую мне в будущем солидную (если не чрезмерную) прибавку к моему состоянию, явился в глазах опекунов достаточным основанием, чтобы полностью доверить меня ее нежному попечению.

Я прожил с ней до восемнадцати лет в ее поместье в Уорикшире, где она не жалела ни средств, ни усилий, чтобы воспитать во мне все те совершенства, которые, по ее разумению, приличествовали моему общественному статусу. Но, скорее всего, ее постигла бы – по причине чрезмерного баловства – серьезная неудача, если бы не мой наставник, мистер Селден, чье имя я всегда буду произносить с величайшим уважением. Он обнаружил мою слабую струнку и открыл секрет, как добиться от меня желаемого прогресса, должным образом воздействуя на мое самолюбие. Всякие строгости воспрещались; но, играя на тщеславии и будя во мне дух соперничества, он достиг точно таких же результатов, как если бы действовал грубыми и, по существу, примитивными методами, к каким обычно прибегают в деле воспитания юношей; на самом деле эти приемы вызывают в них стойкое отвращение к учебе, от которого потом почти невозможно избавиться.