Женщина на одно утро. Танцор - Алиса Клевер

I’ll soon be gone nowForever not yours [1]…A-HA

Жестокость и страх пожимают руки друг другу.

Теперь люди слишком многого ждут от жизни; им неинтересно просто жить.

Все грешники сгорят в аду, а разверзнется он на Земле. Реки пересохнут, земля покроется сухими трещинами, исчезнут леса. Весь мир опустеет, и имя этому миру будет Пустыня, в которой не останется ничего, кроме огня. Явь обернется страшным сном, а сны станут призывать смерть как спасение, но она не придет. Сумасшествие – все, происходящее со мной, с нами – здесь и сейчас. Но все это не фильм ужасов, это происходит на самом деле. Языки пламени кусают меня за руки, и я не знаю, куда бежать. Разве можно убежать от судьбы? Она идет по моим следам, повторяя шаги, ритм, даже дышит так же, как я – неглубокое, рваное дыхание, какое бывает у женщины во время схваток. Странно, что я вообще умудряюсь дышать – страх не дает мне пошевелиться и парализует не хуже змеиного яда. Посреди этой статичной безмолвной паники в моей голове неторопливо появляется до странности спокойная мысль: «Я сейчас сгорю». И это не страшный сон. Простая констатация факта.

* * *

Утро выдалось туманным, и маленький пригород Авиньона в одночасье стал похож на приграничную территорию между параллельными мирами. Ступая по брусчатой мостовой, я почти не видела собственных ног, словно брела по теплому парному молоку. Туманный Альбион во Франции. Иррациональное желание нырнуть на глубину, пересечь границу и увидеть, наконец, что там – по ту сторону таинственного зеркала. Оно было таким сильным, что я с трудом подавила его в себе. Оглянулась воровато, будто кто-то мог застать меня за этими нелепыми, почти детскими мыслями и отчитать, поставив в угол.

На колени, на горох.

Трехэтажный домик-пансион тихо дремал в утренней неге – слишком раннее время для этой сонной провинции, живущей по расписанию местных телепередач. Спал весь уютный, застрявший в Средневековье городок, который, впрочем, не до конца просыпался и днем, проводя век за веком за прялкой, любуясь по вечерам одним и тем же пейзажем – летящими волнами разноцветных полей. Скоро наступит осень, краски станут богаче, волны – полнее. Осень еще не пришла, но уже чувствовалась в воздухе: в тонком запахе урожая и прохладной влаги на темно-изумрудной траве. Я потянулась, вытянув вверх руки и приподнявшись на цыпочки, пока удовольствие не стало граничить с болезненностью слегка перетянутых мною мышц. Так я потягивалась в детстве, когда очередная нянька, нанятая мамой на время их с Шурочкой отъезда, будила меня в школу. Опуская руки, я невольно скользнула взглядом по пальцам правой руки и улыбнулась – невозможно быть совсем уж несчастной теплым утром в предместье Авиньона. На безымянном пальце красовалось чужеродным пришельцем кольцо с черным бриллиантом. Невозможно быть совсем уж несчастной, когда тебе сделали предложение, встав на одно колено, а ты сказала «да».

Кольцо было тяжелым и мешалось, непривычное ощущение постоянно отвлекало, притягивая взгляд и внимание к черной капле на пальце. Я улыбалась, произнося про себя слово «невеста». Оно так контрастировало с тем ужасом, в котором я пребывала последние дни. Настоящее, полное слез и страха, никак не вязалось с тем, что олицетворяло будущее. Белое платье, расписные стены стилизованной под старину церкви с золотыми куполами-луковицами – всё это не для нас, как и прозрачные бриллианты. Я попыталась представить, какой должна быть наша свадьба, – и не смогла. Темно-синий флер. Почти никаких гостей, только мама, переодевающаяся на выход в двадцать пятый раз, потому что «на торжестве будут журналисты».

«Она обязательно вернется ко мне, она придет в себя». Это я повторяла про себя, как буддистскую мантру, стараясь искренне и всецело поверить в расхожую истину о том, что мы сами создаем мыслями тот мир, что реализуется вокруг нас. «Маме станет лучше, маме станет лучше. Мы поедем домой». Андре останется здесь – это было грустно, но неизбежно. Мы провели вместе слишком много времени, не разлучаясь больше, чем на рабочий день, словно боялись не выдержать разлуки. Неприятная мысль кольнула – что, если мы и вправду не выдержим?

Что, если не выдержит Андре? А я – я сама-то выдержу разлуку? Я не особо верила в постоянство той любви, что была между нами, но, боже упаси, не желала ничего делать по этому поводу. Пусть все будет так, как будет.

Когда я проснулась, он лежал рядом, опершись на ладонь, положив голову на согнутую в локте руку. Лежал и смотрел на меня – наэлектризованный взгляд, тяжелый, полный сомнений. Между бровей залегла морщина. Что его беспокоило, я не знала, но вся наша история – путешествие по тонкому льду. Нам было хорошо только за закрытыми дверями темных комнат, но стоило солнечному свету попасть на наши лица, и мы закрывались, как вампиры, наполняясь подозрениями, ревностью и недоверием. Мы умудрились влюбиться друг в друга, притянутые одинаковой непохожестью на других, но так и не научились доверять. С этим у нас проблемы, доверие – наш общий пунктик. Теперь можно даже сказать, что это у нас семейное, раз уж мы заявили, что собираемся стать семьей. Ячейкой общества. Господи, какая-то клоунада. Или нет? Семейное счастье казалось чем-то ложным, даже фальшивым – телевизионная рекламка про зубную пасту, и – точно не про нас.

Раннее утро прекрасно, и я улыбаюсь, сама того не замечая. Так и стою на молочной мостовой, улыбаясь, и жду Андре. Он пошел за очередным чемоданом – по шкафам у моей мамы оказалось распихано поразительно много вещей. Она никогда не путешествует налегке, предпочитая тащить в багаже даже те мелочи, что легко купить в любой точке мира – пачку любимого печенья, длинный красный зонт сродни тому, на котором летала небезызвестная Мери Поппинс, кашемировый плед с пятном от варенья. Моя работа. Я про пятно, не про плед, он – творение рукодельницы Шурочки.

Шурочка, мой кот, Москва. Незнакомые, почти забытые за ненадобностью слова. Я поверить не могла, что к вечеру увижу их, но все факты говорили в пользу этой версии. Вот Андре выходит из отеля, выволакивает последний и самый чудовищный чемодан из всех, вот он заталкивает чемодан в багажник неуклюжего, похожего на московскую маршрутку минивэна Citroen Jumpy. Этот крокодил – единственная машина достаточно большого размера, которая нашлась в бюро по аренде машин Авиньона. Мы стали ее владельцами до самого вечера, посчитав, что нет большого удовольствия в том, чтобы перегружать целую кучу чемоданов из такси в такси. Андре привезет вещи в аэропорт, маму доставят туда же на специальном транспорте, я поеду с ней. Вечером из аэропорта эту машину заберет водитель бюро. Удобно, практично, экономично. Впрочем, насчет экономичности я совсем не уверена – наверняка, все происходящее обходится Андре в копеечку, но он не говорит мне ни слова, а я не задаю никаких вопросов. Я просто хочу домой.