Пангея приветствует тебя - Оливия Штерн

Уннар

Это межлуние выдалось особенно знойным на рубежах Зу-Ханн. Опаленная, выбеленная солнцем степь не знала жалости. Не хватало воды. Слепни и вовсе жизни не давали — ни скотине, ни людям. Отчаянно хотелось прохлады, осенних туманов и дождей. Впрочем — Уннар-заш был в это уверен — осень окажется не лучше лета. Не зной, так промозглый холод. Не засуха — так затяжные ливни, обращающие землю в чавкающую жирную грязь, в которой снова будут вязнуть и кони, и люди.

Он из-под ладони тоскливо смотрел на затянутую дымкой линию горизонта. Путь отряда должен был пролегать именно туда, к закату, в сторону Гиблых Радуг, затем — на север, до самого капища Двенадцати, что хранит земли Зу-Ханн от порождений Леса. В городище отряд вернется с первыми заморозками.

Уннар-заш ожидал возвращения разведчиков. Вышколенный боевой конь — все, что осталось от прежней безбедной жизни Уннар-даланна — стоял неподвижно. Умное животное словно догадывалось о тяжких размышлениях хозяина и не хотело тревожить. Мысли Уннар-заша текли неторопливо, как и дни на рубежах: еще вчера ты единокровный по отцу брат Повелителя, а сегодня, опороченный и всеми преданный, выслан подальше от столицы и вынужден во главе отряда хранить покой империи Зу-Ханн.

…Наконец вдалеке замаячили две черные точки. Приближаясь, они постепенно вытягивались, принимая форму всадников, один из которых — Уннар-заш подобрался в седле — вез тело человека, перекинутое через седло. И, судя потому, как безжизненно болталась коротко остриженная голова несчастного, степь в который раз собрала кровавую дань.

И вот уже мертвец на иссушенной зноем земле, раскинул тонкие белые руки. Глаза закрыты, на губах коричневая корка запекшейся крови.

— Мой ланр, — они обращаются к Уннар-зашу точно так же, как если бы он по-прежнему оставался единокровным братом Повелителя, — мы нашли ее неподалеку от Колодца Костей.

Тут разведчик, не удержавшись, бросает жадный взгляд в сторону находки, а Уннар-заш, вмиг спешившись, склоняется над телом.

— Риэду, я надеюсь, у тебя хватило ума не прикасаться к ней?

— Я и пальцем ее не тронул, мой ланр. Я просто привез ее тебе, — Риэду пожимает плечами, — она почти мертва… Но я счел, что тебе может быть интересно взглянуть. У нее странный цвет волос, я никогда такого не встречал.

— Ты будешь щедро вознагражден, Риэду.

Время ускорило свой бег. Стоя на коленях перед неподвижным телом, Уннар-заш быстро ощупывал тонкие руки, живот, грудь, шею — пытаясь определить, насколько опасны раны женщины. Да, Риэду был прав. И насчет того, что цвет волос у нее странный — густой синий, словно лазурит, и насчет того, что она была едва жива. Разумеется, Риэду, выросший в хижине скотовода, никогда ничего подобного не видел. А он, Уннар-заш, видел когда-то, всего раз в жизни — но зато теперь знал, как ему повезло. Вернее, как повезет, если женщина выживет.

— Ставьте тент, — обронил Уннар-заш, — живо. Солнце ей вредно. Каждому по золотому в честь сегодняшнего события.

Вокруг столпились воины. Уннар-заш спиной чувствовал их удивленные взгляды, они перешептывались, но не смели спрашивать. Кто-то уже вбивал в сухую землю колья, еще немного — и он сможет перенести свое сокровище в тень.

Между тем результаты беглого осмотра казались Уннар-зашу весьма обнадеживающими. Открытых ран он не заметил, переломов — тоже. Скорее всего, женщина попросту ослабла от голода и жажды, а степь всегда поглощала слабых, чтобы весной взрастить из лона своего малахитовое море.

Уннар-заш осторожно перенес женщину под натянутый тент, коротко приказал:

— Воды.

И начал осторожно, по капле, вливать живительную влагу в приоткрытые губы.

— Ну, давай, давай, — бормотал он, — ты должна ожить. Ты должна вернуть мне все, что я потерял. Давай же…

Его внимание привлек маленький свежий шрам на внутренней стороне ее предплечья, как будто кто-то специально сделал небольшой надрез, а потом аккуратно его зашил. Уннар-заш потрогал шрам и с удивлением почувствовал, что там, под кожей, что-то есть. Маленький жесткий стерженек длиной с ноготь большого пальца.

«Потом», — сказал он себе, — «все это потом».

Однако женщина не торопилась приходить в себя. Дыхание оставалось частым и неглубоким, тонкие руки лежали безвольно на одеяле.

— А ну, все отойдите! — рявкнул Уннар-заш.

Возможно, он упустил нечто важное, то, что незаметно на первый взгляд? Он быстро дернул за узкий ворот одеяния женщины, надеясь разорвать его — застежки не было видно. Ворот подался легко, разошелся ровно посередине, и на белой коже блеснул тонкий шнурок. Уннар-заш подумал — серебро, бездумно пропустил шнур меж пальцев, достал медальон.

«Все после», — напомнил он себе.

И, отчаявшись — а отчасти понадеявшись на везение — отвесил своей обретенной надежде хлесткую пощечину. Одну, вторую, третью.

Тело судорожно дернулось под руками, и она открыла глаза.

В этот миг Уннар-зашу почудилось, что весь мир вокруг — и великая степь, и хрустальный небесный купол, и застывшие в напряженном ожидании его верные воины — все сжалось в горошину и мгновенно утонуло в переливчатых женских глазах.

Он выругался в сердцах, будучи не в силах оторваться от этого явленного духами чуда. Никогда, никогда не рождалось в степи подобных людей — с ярко-синими волосами и глазами, не имеющими цвета. Радужки неведомо как попавшей в степь женщины казались абсолютно белыми, с темно-серыми ободками по краю, но при этом переливались всеми цветами радуги словно бриллиант под лучами солнца.

Женщина моргнула, непонимающе уставившись на Уннар-заша, а потом… Улыбнулась и протянула к нему руки.

Он невольно отшатнулся. Вот уж чего-чего, а этого ждал в самую последнюю очередь. Ибо привык, что скромность и целомудрие красят женщину Великой Степи. Уннар-заш молча протянул женщине флягу с водой, та приняла ее и начала жадно пить, поглядывая на воина из-под иссиня-черных ресниц. А Уннар-заш отчего-то пожалел, что не заглянул в ее медальон. Нет, конечно же, он мог сделать это в любой момент, но…вдруг смутился под пристальным взглядом радужных глаз.

Ну, а что дальше?

Он понимал, что женщина явилась из-за Гиблых Радуг. Из страны, неведомой и враждебной, где все люди обладают такой вот белой кожей и тонкими, непрочными костями. Точно так же он знал, что преподнесет ее в дар Повелителю, и тот простит своего кровного брата. Тонкие женщины ценились дороже золота, ибо несравненно владели искусством любовных утех и, к несчастью, были недолговечными цветами гарема Повелителя. Умирали в первых же родах. Однажды Повелителю привозили такую же, тонкую и бледную. Она прожила всего год и погибла в муках, так и не разродившись. Младенца достали, но он тоже оказался слишком слаб, чтобы выжить.