Колдун и Сыскарь - Алексей Евтушенко

Моей жене Людмиле,

без которой не появилась бы эта книга,

посвящается

Ужасный сон отяготел над нами,

Ужасный, безобразный сон:

В крови до пят, мы бьёмся с мертвецами,

Воскресшими для новых похорон.

Фёдор Иванович Тютчев

До священной рощи от Верхнего посада, где на самой окраине, за ручьём, обитал Велеслав, было около двух поприщ [1]. С хорошим лишком. Расстояние для человека, счёт зим которого без двух недотягивал до сотни, весьма приличное, но Самовит не беспокоился. Велеслав ходил этой дорогой тысячи раз. И в летний зной, и в зимние морозы, и в осеннюю, а также весеннюю распутицу. А старым волхв был всегда, сколько Самовит его помнил. И всегда Велеславу доставало силы. Для служения Велесу, всякой мужской работы и мужской же утехи. Включая любовную. Самовит точно знал, что вдова бондаря Путаря Любава, проживающая в Нижнем посаде, у реки, к волхву не только за благословением да жизненным советом бегала. Ох, не только. Значит, и на нынешнюю встречу силы у Велеслава найдутся. К тому же он сам позвал Самовита для серьёзного разговора. Да и на дворе — вторая половина травня, последнего месяца весны; дороги подсохли, и погода для прогулки самая подходящая.

Правда, не совсем понятно, зачем, чтобы поговорить, топать аж в священную рощу, но это уже дело Велеслава. Ему лучше знать. Он, Самовит, старому волхву всем обязан. Кровом, пищей, воспитанием. Силой и знанием, что, по сути, одно и то же. Не приюти двадцать два года назад Велеслав сироту-шестилетку, вряд ли бы Самовит стал тем, кем стал — одним из самых известных ведунов во всём княжестве, если не сказать больше. И точно — самым молодым. Что такое двадцать восемь зим для ведуна? Он ведь не дружинный воин, не ремесленник и не землепашец, у которых к этим годам давно и семья, и дети, и жизнь, считай, на две трети прожита. Хороший ведун и волхв обычно к тридцати пяти, а то и к сорока должные знания и силу набирает, никак не раньше. К слову, о семье. Семья Зоряны и сама она на днях, если уже не завтра, должны вернуться из Новгорода. Хватит тянуть, пора засылать сватов. Такого жениха, как он, им нигде не найти, а тех как бы случайных встреч с Зоряной у реки, на торжище и в иных местах и взглядов, которыми они обменивались, ему, ведуну, хватает, чтобы понять — девушка не будет против.

Перед глазами Самовита, словно наяву, выросла ладная фигура Зоряны в длинной — до тонких щиколоток — понёве [2]и вышитой белой рубахе. Ох, соскучился… Больше месяца уж прошло, как виделись в последний раз. А кажется — вечность.

— О Зоряне думаешь? — неожиданно спросил Велеслав.

Вот всегда он так, ничего не скроешь. И без всяких чудес. По малейшим признакам мысли человека угадывает и поступки его наперёд знает. Волхв, одно слово.

— О ней, — признался Самовит. — Должна бы на днях вернуться уже.

— Сватов небось засылать собрался, — кивнул Велеслав. — Что ж, и об этом поговорим.

Они взобрались на пригорок, с которого уже видна была в низине роща — берёзы да осины, клёны с липами, изредка дубы. Большая роща, почти настоящий лес. Пристанище бога Велеса — покровителя лесов, домашнего скота и хозяйства, торговли и ремесленничества, любителя золота и всякой мудрости, вечного противника скорого на суд и расправу грозного Перуна.

Самовит огляделся. На дороге они были одни.

— Так, может, прямо сейчас и начнём? — спросил, не удержался. — Никого вокруг.

Велеслав остановился, глянул на ведуна с сожалением, вздохнул:

— Погубит тебя когда-нибудь торопливость, Самовит. Учись ждать, это одно из наиглавнейших умений ведуна. Мне говорить на ходу трудно. Ты об этом подумал?

Самовит хотел сказать, что в таком случае можно было бы и вовсе дома остаться, но смолчал. Он уже жалел о своей несдержанности.

Роща встретила их прохладой и птичьим пением. Старый волхв и молодой ведун прошли вглубь по малоприметной тропинке и через недолгое время очутились перед неглубоким рвом, окружавшим довольно обширную поляну, посреди которой высилось, вырубленное из дерева, изображение Скотьего бога.

— На капище не пойдем, — сказал Велеслав. — Нечего Велеса тревожить попусту. Здесь, рядышком присядем.

Они уселись на поваленный бурей сосновый ствол. Спиной к поляне, лицом к роще. Велеслав молчал. Молчал и Самовит, памятуя о недавнем замечании.

— Завтра я умру, — в своей обычной манере, без всякого вступления, произнёс волхв.

Самовит покосился на учителя. Вроде не шутит. Да и не замечалось за Велеславом прежде подобных шуток.

— Почему завтра? — спросил он. — Ты так плохо себя чувствуешь?

— Чувствую я себя прекрасно, — усмехнулся в седые усы Велеслав. — Хоть женись. А умру, потому что время моё пришло. И я про это очень хорошо знаю. Примерно как ты про то, что любишь Зоряну.

«А Зоряна-то здесь при чём?» — хотел спросить Самовит, но прикусил язык. Как-то не уживался этот вопрос с тем, что он только что услышал.

— Горевать не надо, — продолжил Велеслав. — Всему своё время приходит. И не об этом тебе надо думать.

— А о чём?

— О том, что с Русью дальше будет. И с тобой тоже. За крещение народа князь Владимир и Добрыня взялись всерьёз. Это уже не предотвратить. Скоро все под новым богом ходить будете.

— Народ не примет… — начал было Самовит.

— Примет, — оборвал его волхв. — Уже принял. Новый бог сильный. И он — один. Единственный. А где бог один, там и народ в конце концов один, и страна одна. Так что, может, и хорошо это. Для народа. Хотя нас, волхвов да ведунов, изведут под корень. Тут и гадать нечего.

— А говоришь — хорошо!

— Когда кому-то хорошо, другим плохо. Так всегда бывает. Но речь сейчас не об этом. О наших знаниях. Их сберечь надо. Священники христианские греческие сделают всё, чтобы от них и следа не осталось. Понимаешь, почему?

— Потому что это наше оружие.

— Верно. И наша сила. А им наша сила не нужна, у них своя имеется. Значит, в первый черёд после моих похорон перепрячешь сундук с пергаментами, что у меня в подполе стоит. Так перепрячешь, чтобы их сам христианский бог не нашёл, не говоря уж о гриднях княжеских или лихих людях. Ты — ведун, придумай, как это сделать. Обещай.