Искра - Рейвен Кеннеди

* * *

Посвящается тем, кого держали в темноте.

Улыбнитесь солнцу.

Аурен

Десять лет назад

Здесь небо не поет.

Оно не кружит, не звучит и не оседает на моей коже сладкими благовониями, не овевает мои волосы прохладным поцелуем.

Небо здесь не такое, как в Эннвине.

Дождь льет слезы с утра до ночи, и вода на земле растекается лужами, но и она не смоет здешний смрад. Солнце садится, и в небе восходит луна, однако эта картина не гармонирует с богинями, дремлющими в бледно-желтых звездах. Небосвод тусклый и жалкий.

Все здесь не такое живое, как дома. Но, с другой стороны, возможно, это всего лишь фантазии маленькой девочки. Возможно, Эннвин был совсем не таким, а я забыла.

Если так, то предпочту притворяться. Мне нравится, каким был Эннвин в моих воспоминаниях – изобилующий весельем, которое наполняло и меня.

Здесь, в Дерфорте, меня тоже переполняют чувства, но не самые приятные.

После утреннего ливня гавань Дерфорт наполнена водой. Хотя она всегда затоплена и причиной тому обычно или море, или небо. Иногда и то и другое. Здесь нет ни одной деревянной крыши, которая бы не пропиталась влагой, или побитой двери, которая бы не облупилась из-за удушливой сырости.

С океана сюда часто стягиваются тучи и свирепствуют бури. Впрочем, в дожде нет ничего освежающего. Он просто изливается обратно в море, которое его вскормило, и, воняющий рыбой, затапливает грязные улицы.

Воздух сегодня липкий и сырой, он давит мне на грудь и напитывает платье влагой. Мне повезет, если одежда высохнет, когда вечером я ее развешу. Повезет, если волосы перестанут быть влажными и завиваться мелкими кудряшками.

Но на мои прическу и одежду все равно никто не обращает внимания. Хищные взгляды всегда подмечают мои тронутые золотом щеки, рыскают по коже, что блестит сильнее, чем обычная. Вот потому-то меня и называют разрисованной девушкой. Золотой сироткой из гавани Дерфорт. В каких бы я ни была лохмотьях, под промокшей одеждой скрывается богатство, противоречащее всякому здравому смыслу. Никчемное сокровище моей кожи, которое ни к чему не приводит, но вместе с тем влияет на все.

Торговые палатки, разбросанные по всему уличному рынку, еще темные. Мешки из грубой льняной ткани насквозь промокли, телеги накрыты брезентом и с него капает вода. Я закрываю глаза и дышу, пытаясь делать вид, будто не чувствую исходящего от кузницы резкого запаха железа. Не чувствую запаха промокших деревянных досок пришвартованных судов. Не чувствую вони от ящиков с бьющей хвостом рыбой и соленого песка с берега.

Воображение у меня не настолько богато, чтобы подавить этот смрад.

Безусловно, не сиди я на мусорном баке возле кабака, то пахло бы чуточку приятнее. Запах старого эля ужасен, но здесь суше, да и место более уединенное, благодаря чему оно кажется еще более ценным.

Поерзав на металлической крышке, я прислоняюсь спиной к стене и обвожу взглядом уличный рынок. Нельзя мне тут находиться. Надо уходить, но даже так риск велик. У Закира в городе слишком много шпионов. Это лишь вопрос времени, когда меня поймают, и не важно, останусь ли я на месте или где-нибудь укроюсь. Я прячусь от него, от обязанностей, которые он на меня возложил. Прячусь от громил, шатающихся по улицам и сторожащих детей-попрошаек – не ради их безопасности, а чтобы убедиться, что чужой не посягнет на территорию Закира и не станет красть у его воров.

Я скрываюсь там, где нет никакой надежды остаться незамеченной.

Словно повинуясь какой-то силе, я поднимаю взгляд и смотрю на океан, виднеющийся между двумя торговыми палатками. Смотрю на паруса причаленных кораблей, их очертания напоминают привязанные облака, которые пытаются вернуться к небу. При виде этой дерзкой попытки побега внутри что-то сжимается. Как же искушает свобода, которая раскачивается вот здесь, на горизонте.

Это обман.

В Дерфорте жестоко наказывали тайком пробравшихся на корабли, и я сглуплю, если пойду на это. Немало детей Закира предпринимали подобные попытки, но не дожили до возможности об этом рассказать. Вряд ли я когда-нибудь забуду, как чайки клевали их плоть с ободранной кожей, как висели их тела, раскачиваясь на приливном ветру, и сморщивались под соленым дождем.

Хуже этого запаха нет ничего на свете.

– Какого черта ты тут делаешь?

Когда в моем уединенном уголке появляется Закир, нависая угрожающей тенью, я вздрагиваю так сильно, что царапаю руку о грубый известковый кирпич.

На красном лице сверкают карие глаза. Его подбородок покрыт щетиной недельной давности, схожей с иголками кактуса. Я чувствую от Закира такой сильный запах алкоголя, что он перебивает вонь мусора, на котором я сижу. Наверное, он на протяжении нескольких часов заливал в себя спиртное.

– Закир. – Спрыгиваю с бака и встаю перед ним. Я не могу говорить без чувства вины и даже не осмеливаюсь заглянуть Закиру в глаза.

Он кладет руки на бедра, и жилет серо-зеленого цвета распахивается на его волосатой груди.

– Тебе уши воском набили? Я спросил: какого черта ты тут делаешь?

Прячусь. Мечтаю. Притворяюсь. Скрываюсь.

Словно услышав мои мысли, Закир презрительно ухмыляется, демонстрируя зубы, покрытые пятнами от курения трубки и распития генада. Губы его потрескались от переизбытка проклятий, словесных ударов и жестоких сделок.

Когда наступление нового года ознаменовалось долгой луной, Закир изменил мои повинности. По его подсчетам, мне пятнадцать лет. В Орее это уже взрослый человек.

– Я только… – Быстро придумать оправдание не выходит.

Закир дает мне затрещину, и моя голова резко наклоняется вперед. Теперь он бьет меня только по затылку. На моей золотой коже быстро появляются синяки темного блестящего цвета, но под волосами их никто не увидит.

– Ты еще с час назад должна быть в «Уединении»! – рявкает он и наклоняется к моему лицу. – Ублюдок появился и наорал на меня за то, что ты так и не пришла, а парень, которого я приставил за тобой следить, сказал, что ты слиняла через черный ход!

Неправда. Я вылезла через разбитое окно погреба. Сбежать по глухой улице за трактиром было проще. Еще одним вариантом был боковой переулок, но в нем обитало много бродячих собак, дерущихся за объедки из мусорных ящиков.

– Чтоб тебя, ты меня слышала?

Я хватаюсь за грязные юбки и сжимаю их пальцами, словно пытаясь выдавить из себя ответ.