Таня Гроттер и ботинки кентавра - Дмитрий Емец

Ван увидел двух лисиц, стоявших на заднихлапах, прислонившись к дереву. Одна из них держала в руках лист бумаги, и онисмеялись, точно над хорошей шуткой.

Ван попробовал спугнуть лисиц, но не тут-тобыло; тогда он бросился на лисицу, державшую листок, подбил ей глаз и отнялбумагу. На постоялом дворе Ван рассказал о своем приключении. В это времяпоявился господин с синяком под глазом. Он с интересом выслушал Вана и попросилпоказать ему бумагу. Ван уже протягивал лист, как вдруг хозяин постоялого дворазаметил у новоприбывшего хвост. «Это лисица!» – закричал хозяин, и человекмгновенно обернулся лисицей и убежал.

Лисицы не однажды пытались вернуть бумагу,покрытую непонятными письменами, но безуспешно. Ван решил вернуться домой. Впути он встретил все свое семейство, направлявшееся в столицу. Родные Ванаутверждали, что двинулись в путь по его просьбе, а мать показала письмо, вкотором он приказывал продать все имущество и приехать к нему в столицу. Ванвнимательно посмотрел на письмо и увидел, что это чистый лист. И, хотя ониостались без крова, Ван решил: «Возвращаемся».

Однажды в доме объявился один из младшихбратьев, которого все считали умершим. Он принялся расспрашивать о злоключенияхсемьи, и Ван рассказал ему всю историю. «Ах, – сказал брат, услышав остолкновении с лисицами, – в этом-то корень всех бед». Ван показал братулисток. Тот поспешно схватил бумагу. Заполучив желаемое, он издал какой-товозглас и, обернувшись лисицей, убежал.

Ню Цзян. «История о лисицах». – Личнаябиблиотека Борхеса. Антология фантастической литературы. СПб., 1999, с. 402.

Все в известном нам мире подчинено симметрии.У нас две руки, две ноги, два глаза. Только болотный хмырь стал бы утверждатьпосле этого, что наш мир единичен во Вселенной.

Акад. С.Черноморов

Гробулия Склеппи, придворная фрейлина ЦарстваОгня, сладко спала на огромной кровати из деодеда [1]с четырьмя резными головами сатиров, которые имели свойство каждый раз заполчаса до полуночи менять выражение. В данный момент одна из голов быладемонически угрюма, другая хохотала, третья рыдала отравленными анчарнымислезами, четвертая же спала, похрапывая во сне громче самого царя Бэра, о которомпридворные льстецы говорили, что он храпит музыкально, на три такта исполняягосударственный гимн. Злые же языки утверждали, что каждый раз в полнолуние Бэрполностью выхрапывает легкомысленную песенку: «Я у реченьки гуляла, водяногоповстречала».

Кровать Гробулии была роскошна, но имеладурную славу. Сказать по секрету, ни у кого другого в царстве, кроме самойСклеппи с ее извечной тягой к могильному юмору, не хватило бы смелостипоставить ее у себя в покоях.

Двенадцатью годами до того на ней был задушенподушкой первый магнистр Пламмельбурга, вызвавший гнев Ее Величества царицы Нуитем, что упорно прикидывался трезвенником, не желая осушать чашу с ядом. А ещедевять лет и семь месяцев спустя суровый магшал Рокк на этом же ложе зарубилдвуручным мечом свою легкомысленную супругу и ее пажа. Меч магшала Рокка былзнаменитый «Сын Пламени», второй из трех великих мечей царства. Лезвие его былосплошной огонь, красноватый и даже с искрой у рукояти и испепеляюще белый ккраю. Лучше всего «Сын Пламени» разил перед рассветом. В дождь же он почтитерял свою силу и едва мог справиться с заурядным заговоренным щитом.

Если приглядеться, можно было заметить, чтоспящая Склеппи что-то держала в руках, гладила и прижимала к щеке. Это былисамые обычные варежки – красные пушистые варежки на резинке, которую обычнопродевают в рукава маленьким детям, чтобы варежки не потерялись. ТеперешнейГробулии они едва налезли бы и на нос. В Царстве Огня, где даже в суровые зимыникогда не замерзала вода и не опадали листья, варежки были экзотикой,тревожащей и опасной.

– Чьи это маленькие ручки? – поцелуйв ладонь. – Какая ты у меня большая девочка, Аня! Ты в прошлый раз незамерзла? Надеюсь, эти новые варежки ты не будешь стаскивать?

Она трясет головой – как же можно ихстаскивать на морозе, когда даже дома ей не хочется их снимать?

– Не отходи далеко от подъезда! Стой так,чтобы я постоянно видела тебя из окна.

– Ага.

– И не приноси больше дохлых птиц.Сколько можно? Я не хочу, чтобы у моей дочки лежали под подушкой мертвыезамороженные птицы со свешивающимися головами. Теперь, когда у тебя такиечудесные варежки, ты же не будешь больше этого делать?

– Не-а, обещаю, что не буду. Я же неубиваю их!

– Но ты их подбираешь. Еще не известно,что лучше. Стой ровно, не вертись!

Ее берут и легонько дружелюбно трясут,застегивая пуговицы. Варежки – маленькие, пушистые, очень приятные – облегаютруки. Только резинка чуть мешается в рукавах. Но и это терпимо. Резинка – этонадежность, залог того, что варежки не потеряются.

– И не придумывай себе больше этимертвецкие имена. Ты огорчаешь этим свою маму! Ну беги, зайка! Чтобы я тебявидела из окна, помни! Я люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя, мам!

Она сбегает по лестнице – второй этажкирпичной пятиэтажки. В подъезде полутьма. Пахнет штукатуркой, недавно вымытымиступеньками и сигаретными окурками, которые мокнут в банках на подоконниках. Ико всему этому примешивается вкусный, манящий запах домашней стряпни из нижнихквартир. Склеппи немного боится подъезда. Она крадется вниз, на секундуоказывается в полной темноте нижней площадки у урчащего распределительного щита– и пытается нашарить дверь. И вот наконец новые варежки нащупывают длиннуюдеревянную ручку двери подъезда и чуть в стороне – кнопку, открывающую домофон.Нажимает, слушает комариный писк, толкает. И ей в глаза бьет снежная, колючая,такая манящая белизна…

Внезапно в спокойный сон Гробулии прониклоизвне какое-то беспокойство.

– Опять эта наглая Склеппи! Сколько можновыносить ее выкрутасы? Да разбудите же ее кто-нибудь! – жалующимся голосомкрикнул кто-то.

– Сама буди, Эйда!

– Почему я? Она сейчас пинаться начнет!

– Смотрите, у нее в руках опять еепроклятый амулет вуду! Может, отобрать его?

– Ага, сама попробуй. Она тебя наизнанкувывернет… Ты что, не знаешь Склеппи?

– Но нас же много!

– Нас много, но это-то Склеппи!