Крепость души моей - Андрей Валентинов

Право первородства

Иов:

– Не буду я молчать, не буду покоряться,

Невинен я, и пусть меня накажет Бог.

О, если б с Ним я только мог,

Как равный с равным, состязаться!

Дмитрий Мережковский

Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,

Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,

И в последнем споре возьму тебя – замолчи! —

У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Марина Цветаева

– Зачем вы сдали кровь?

Чисоев не ответил. Он стоял спиной к главврачу, намертво впечатав в пол обе ступни в дорогих, сшитых под заказ туфлях. Врос в затертый линолеум, сделавшись частью скудного интерьера больницы – массивным, старомодным шкафом, который для смеху облачили в белый халат. Взгляд двух замочных скважин уперся в матовое стекло дверей, отсекавших путь в отделение нейрохирургии.

– Артур Рустамович…

Шевельнувшись, шкаф превратился в человека. Медленно, всем телом, развернулся, словно вместо шеи у него был бетонный надолб. Главврач едва не попятился. Лицо у Артура Чисоева было серым, как застиранная до дыр простыня.

– Что?

– Зачем вы сдали кровь?

– Что?

Артур моргнул. Раз, другой. Густые, сросшиеся на переносице брови собрались грозовой тучей. На лбу обозначились злые, резкие складки. Дрогнули губы:

– Сказали: нужно. Я и сдал.

Он внезапно пошатнулся. Ухватился за стену, чтобы не упасть.

– Вы с ума сошли, Артур Рустамович! Ну, прямо как дитя малое…

Стараясь говорить успокаивающим, мягким тоном, главврач шагнул ближе. Подхватил Чисоева под локоть, аккуратно, но решительно отлепил крупного мужчину от стены. Увлек за собой, придерживая на ходу – ноги Артура слушались плохо.

– Мне что, учить вас надо? Дали бы денег…

– Сказали, нужна кровь…

Артур еле ворочал языком.

– Да я вас умоляю! Есть у нас кровь, есть!

– Сказали, надо…

– Мало ли что вам сказали? Уж для вашей супруги точно нашлась бы. И группа, и резус, можете быть уверены. А если, извините, вам так приспичило… Ну, вышли бы на улицу, достали сто баксов, кликнули добровольцев. Тут бы очередь выстроилась! Теперь отпаивай вас… Детский сад, штаны на лямках!

На воспитанника детского сада Артур Чисоев походил мало. Но сейчас ему было стыдно, как ребенку. Артур привык держать удар. Валить, ломать, класть на лопатки – привык. В любом смысле. И вот – пожилой, хрупкий главврач тащит его на своем горбу. В глазах темнеет, колени ватные, подгибаются, как после «мельницы», когда тебя с размаху воткнули башкой в ковер… Действительно, какого хрена он поперся сдавать кровь?! Узкий бокс в отделении переливания походил на гроб. Старый, выщербленный кафель. Тусклый блеск инструментов. Жесткая кушетка застелена сине-зеленой клеенкой. Мертвенный свет люминесцентных ламп под потолком, казалось, источал резкий запах хлорки. «Вы знаете, какая у вас группа? Резус? Садитесь сюда. Поработайте кулаком…» Врачиха – пересушенная вобла. Амбал-медбрат. Второй тяж, привычно оценил Чисоев. На морде – трехдневная щетина, взгляд оловянный. И повадка знакомая. Бывший вольник? С таким пришлось бы повозиться, хоть на ковре, хоть где…

Выходя из кабинета, он чувствовал себя нормально. Легкая слабость. Чуть кружилась голова. И вдруг накрыло, словно заморыша-студента. От духоты, насквозь пропитанной миазмами страдающих тел. От вездесущей хлорки. От запахов пищеблока: кислый борщ, паровые тефтели. Тефтели, вспомнил Артур. Дурацкое слово; детская обида. Его едва не вывернуло наизнанку. Вспомнился знакомый с юных лет запах спортивной раздевалки: настоящий, мужской. Прав главврач, кругом прав: какого хрена?! Дал бы денег…

«Вика, – вспомнил он. – Там, за дверями, Вика. Мне сказали: нужна кровь.»

Больной, шепнули ему из темноты.

«Я – здоровый.»

Больной. На всю голову.

«Мне сказали. Я пошел и сдал. Все.»

Ну и кретин.

«Я не думал. Я делал.»

– А зря, Артур Рустамович, – ворчливо заявил главврач. – Следовало бы иногда думать. Вы и бизнес свой тоже так ведете? Ни за что не поверю!

Оказывается, он говорил вслух. Плевать. Не важно.

– Куда мы идем?

– Ко мне в кабинет. Буду вас отпаивать коньяком. По-хорошему вам бы сейчас красного винца. «Кагора», триста граммулек. Извините, «Кагора» у меня нет. А тот, что в магазине – отрава. Примете «Арарата»…

– Не надо меня лечить. Я здоров…

– Не спорьте с врачом! Я ведь не учу вас, как зарабатывать деньги. Нам сюда, налево. Осторожней, тут ступенечки. Вот так…

В кабинете, где на дверях красовалась табличка «Ремизов С. С.», главврач первым делом распахнул окно. Ветер, только и дожидавшийся этого, мигом ворвался внутрь, принеся с собой аромат жасмина и отцветающей сирени. Взъерошил кипу бумаг на столе и умчался прочь. Чисоева главврач усадил в кресло у окна – дышать, приходить в чувство – а сам сунулся в тумбу стола. Скрипнула дверца; в тумбе звякнуло.

– Мне нужно быть там.

– Не нужно.

– Нужно, Степан Самойлович. Рядом…

– Вот же вы человек упрямый!

Ремизов выставил на стол бутылку «Арарата отборного» и два пузатых бокала.

– Успеете на дежурство. Операция – дело долгое. Если вдруг закончат раньше, мне первому сообщат. Но это вряд ли. Нечего вам зря нервы трепать. Поверьте, Виктории Сергеевне ваш сердечный приступ ничем не поможет.

– Почему так долго? Я уже три часа жду…

– Ну, батенька! Быстро только кошки родят. Это вам не аппендикс, извините, удалить. Да вы не сомневайтесь, профессор Кличевский – мировое светило. Бригада у него…

– Знаю, – угрюмо кивнул Чисоев.

– А раз знаете, нечего изводить себя понапрасну. Сейчас наше дело – ждать.

Степан Самойлович придирчиво рассмотрел оба бокала на просвет – видимо, изучая на предмет стерильности. Кивнул с удовлетворением; ловко откупорил бутылку. Чувствовалось: у главврача в этом деле большой опыт.

– Пейте. Только не залпом…

– Я в курсе, как пьют коньяк.

– Ну и замечательно.

Не почувствовав вкуса – одну лишь обжигающую крепость – Артур сообразил, что они с главврачом выпили, не чокаясь. Как на поминках. Коньяк, подумал он. Всегда одно и то же: коньяк. Напоминание; пощечина из прошлого, из темноты. Я никого не предал. Я не пользовался запрещенными приемами. Я всего лишь не пил, когда пили другие. Промолчал, когда надо было вмешаться. Выждал, когда требовалось остановить. Один раз; давным-давно. Почему я ненавижу коньяк с тех пор? Почему в коньячном бокале вижу почетный кубок, где на краю стоит фигурка борца – Рустама Чисоева, моего покойного отца?