Убийца наваждений - Антон Орлов

Мороки Лонвара

Поднебесная, одна из тех густо застроенных лонварских горок, где в пасмурную погоду отяжелевшие облака цепляются за печные трубы, а то и устраиваются подремать на влажных черепичных крышах, славилась своими закусочными. Нигде больше не умели так запекать придонную толстобрюшку под сырным соусом или варить кавью – экзотический напиток из жареных коричневых зерен, которые возят из-за океана, из далекой Иллихеи.

Удовольствие стоило того, чтобы взбираться по старым выщербленным лестницам и наклонным мостовым, однако Темре поднялся на эту верхотуру не ради еды. Ему хотелось побыть в одиночестве, но так как уединение в четырех стенах не представлялось надежным – найдется, кому его нарушить, – он отправился туда, где с утра до вечера гвалт и сутолока. Бывает, что в толпе затеряться проще, чем в собственной квартире.

Хозяин забегаловки с двусмысленным названием «Крабий пир» окинул его одобрительным взглядом: посетитель из приличных. Хорошо одет, лицо задумчивое и невеселое, но спокойное. Не зыркает по сторонам, нет в нем того потаенного напряжения, которое выдает сквернавца, прикидывающего, как бы пожрать да сделать ноги, не заплатив.

Ладно скроен, гладкие темные волосы собраны в консервативный хвост на затылке. Худощавое смугловатое лицо выглядит аристократически красивым, хотя сразу видно, что это один из паршивых гронси, которые поналезли в Лонвар со своих паршивых островов, а вовсе не чистокровный венгос вроде самого хозяина – характерно раскосые глаза цвета морской воды выдают мерзавца с потрохами.

Впрочем, владелец «Крабьего пира» был человеком тертым и знал, что гронси тоже друг дружке рознь: в большинстве они нагловаты, шумны, сварливы, но порой среди них попадаются индивиды до того образованные и культурные, что далеко не всякий венгос с ними сравнится. Сдается, этот парень из таких.

Темре потребовал кавью двойной крепости без сахара. По слухам, в Иллихейскую Империю, где ее выращивают, она попала из другого мира, который временами посещают тамошние жрецы-маги. Может быть. Ему нравилось об этом думать, сидя с чашкой восхитительно горького темно-коричневого напитка на небольшой открытой веранде закопченной закусочной.

Далекие чужие миры, столь же далекая и загадочная Иллихея, до которой плыть и плыть, изысканная горечь кавьи… То, что нужно, чтобы хоть на четверть часа забыть о проблемах.

Проблемы были какие всегда – Соймела и родственники. Всем подавай денег. Так повелось, что за деньгами они шли к Темре, а тот не мог отказать ни бывшей жене, ни ораве родных попрошаек.

Вот уже с месяц, как он сам вовсю экономил. Никакой работы. Тишь да гладь, словно вернулся на землю золотой век. Ученые маги объясняли это тем, что хаддейна – одна из незримых оболочек мира, тонкая темная субстанция, заполненная бесчисленным множеством вероятностных зародышей, пребывающих, как выразился автор монографии на эту тему, «в сослагательном состоянии», – в настоящее время находится «в фазе полного покоя и повышенной вязкости».

Как долго это продлится, неизвестно. Кому счастье, кому не очень. Если б Темре взял за правило что-то откладывать на черный день… Но тут отложишь при таком количестве спиногрызов! В придачу к этому компенсацию за ущерб, причиненный его соседям и домовладельцам в ходе разборок с Клесто на двух прежних квартирах, он закончил выплачивать не так давно, как раз перед началом затишья. Спасибо еще, те, чье имущество стараниями Птичьего Пастуха пришло в негодность, оказались людьми сговорчивыми и согласились на рассрочку. Темре меланхолически, с примесью досады, вздохнул: не стоит сейчас об этом. Кавья слишком хороша, чтобы портить себе удовольствие бесполезными сожалениями.

Одетая в булыжную чешую улица горбом выгибалась к дымному поднебесью, которое выглядело как на рисунке, где густо раскрошили синий, лиловый, серый карандашные грифели и все это, перемешав, растерли. Лонварское небо всегда такое, слишком много в этом городе труб, днем и ночью изрыгающих клубы дыма, который постепенно расплывается, добавляя воздушной бездне зыбкой прозрачно-пепельной мглы. Кто-то знаменитый поэтично назвал Лонвар «столицей пара», но правильнее было бы назвать его «столицей копоти».

Стены кирпичных домов с балаганно-пестрыми вывесками испятнал многолетний черноватый налет. В закусочных и лавках не протолкнуться, улица тоже кишела народом. Сквозь запахи гари, специй, жареной рыбы, гниющих отбросов и кавьи изредка пробивался, налетая с порывами ветра, запах моря, которого из-за тесной застройки отсюда не было видно.

Веранда с ветхими деревянными столбиками и подвешенными на веревках плоскими бронзово-рыжеватыми рыбинами, высушенными до состояния несъедобного реквизита, смотрела на улицу из своей ниши, словно театральная ложа на сцену. Мимо сновали прохожие, людской гомон мешался с городским шумом. Солнце сияло из клубящейся слоистой синевы, словно заблудившееся в грязноватом зеркале отражение.

Темре заказал вторую чашку двойной кавьи, на этот раз с тремя ложками сахара. Сейчас он медленно, смакуя, выпьет ее, расплатится с хозяином, а потом неспешно спустится по истертым каменным ступенькам на улицу Стейго Кальмароборца, прогуляется вдоль канала с таким старым, что он уже крошиться начал, барельефом на парапете, изображающим историю Стейго и Царя Кальмаров. А потом неплохо бы зайти в магазинчик иллюзий на улице Вернувшихся Кораблей и справиться насчет новой рамги Ким Энно. Хотя определенно еще рано, сказали же – в конце месяца. Но почему бы не завернуть туда по дороге?

Хозяин, в свою очередь, поглядывал на этого утонченно культурного гронси с нарастающим раздражением: нет бы обед заказал, так он рассиживает и кавью еле цедит, словно барышня в гостях! Выглядит порядочным господином, а жрать не хочет – никакой прибыли с такого клиента. Разве что взять с него за кавью втридорога…

Ни тому ни другому не суждено было осуществить свои планы.

Вначале изменился характер шума: вместо обычного дневного гула, свидетельствующего о деловитой и благополучной людской суете, – вопли, грохот, визг, звон бьющегося стекла, надрывный собачий лай. Сразу вслед за этим стало темновато, как будто на солнце наползла туча.

Подняв взгляд, Темре увидел, что у тучи этой имеется отвислое грязновато-белое брюхо, как будто вырезанные из мутного льда плавники с черными шипами и несколько пар суставчатых конечностей с клешнями. Величиной это непотребство было с полтора дома, а то и побольше, и заслонило зажатое меж двух рядов крыш небо, враз погрузив улицу в тень.

Рыба-палач. Самые крупные из выловленных экземпляров достигают в длину трех бутов, или же трех локтей, как выражаются по старинке на Гронсийских островах. Обитает рыба-палач в шельфовых водах умеренного пояса. В водах, а не среди облаков! Зато каких только небылиц о ней не плетут, послушаешь – нервный озноб пробирает. Ага, особенно если слушатель способен представить себе последствия такого сочинительства…

Вот оно, последствие. Плывет по небу, застя солнце, в одной клешне болтается белая тряпка – сорванная с подвернувшегося балкона простыня, в другой зажата откромсанная человеческая рука. Последнее скверно. Не только потому, что жаль беднягу: если морок успел кого-то убить и отведал крови, это придает ему сил – тем труднее будет с ним сладить.