Сезон ведьмовства - Наташа Мостерт

Наташа Мостерт «Сезон ведьмовства»

Посвящается Карлу, маленькому воину.

Когда холодный ветер пред зарей

Росистый жемчуг в иней обратит

И глупых грез девичьих тяжкий рой

В окошко спальни жаркой улетит,

Раздевшись донага, несутся прочь

Две всадницы лихие, две сестры.

Храпят их кони, разрывая ночь,

Огромны и, как призраки, быстры.

Ласкает гриву твердая рука,

Надежнее узды спрямляя бег,

И вихрь молочно-белого песка

Над сонной бухтою кружит, как снег.

Галопом — в воду. Жгучий поцелуй

Морозных уст пронзает, точно смерть,

И пар дыханья дрожью сладких струй

Вплетается в рассвета круговерть.

Тиха бескрайность серой пелены,

Застывшей в ожидании луча.

Пылает день в крови, сжигая сны,

Как под рукой сокрытая свеча.

Перевод А. Круглова

Мозг больше не пылал пульсирующим огненным цветком. Стало легче. Он с трудом открыл глаза. В темном небе сверкали звезды. Тяжелая полная луна запуталась в ветвях раскидистого дерева.

Он смутно осознал, что лежит на воде. В бассейне. Время от времени он шевелил руками и ногами, чтобы удержаться на плаву, но делал это инстинктивно, почти не отдавая себе отчета.

Пела скрипка, ее мелодия легко струилась в ночном воздухе. Звук доносился из дома, который черной тенью высился с правой стороны. Окна смотрели мрачными глазницами, сквозь мелкие грани витражных стекол не пробивалось ни лучика света. Крутые стены угрожающе накренились, островерхая крыша издевательски съехала вбок.

Мысли путались, череп плавился от боли, взорвавшейся в голове злобной сверхновой звездой, но, глядя на здание, он по-прежнему помнил, что скрыто за толстыми кирпичными стенами.

Еще бы не помнить! Долгие месяцы он исследовал этот дом со страстью неутомимого любовника, изучающего каждую клеточку тела своей пассии после долгой разлуки. Бродил по извилистым коридорам, взбирался по винтовым лестницам, заходил в волшебные комнаты и залы. Все это сохранилось в поврежденном мозгу, все до мельчайших подробностей.

Зеленая комната с фосфоресцирующими лилиями; бальный зал с мириадами бабочек; комната масок, где свет невидимого солнца обращал паутину в золотые нити. Прекрасные комнаты, наполненные очарованием.

Однако были в доме и другие комнаты, тесные клетушки с мокрыми, больными стенами, где царил запах гнили и разложения. Подняв руку, он мог дотронуться до немигающих глаз, которые росли прямо из потолка, сотен глаз, чей мутный взгляд преследовал его во время муравьиного передвижения по зыбкому лабиринту мыслей и образов.

Он знал порядок комнат. Порядок мест, порядок вещей. Он ни на йоту не отступал от правил. Почему же его разум перегорел, как электрическая лампочка? Откуда такая тяжесть во всем теле, отчего все труднее держаться на воде?

Поднялся ветер. Влажную кожу обдало пыльным дыханием, и ему подумалось, что при следующем порыве грузная луна может свалиться с дерева.

Шея затекла. Надо как-нибудь подплыть к бортику, решил он, но оказалось, что половина тела парализована. Слабо шевелить руками и ногами, удерживаясь на воде, — вот и все, что он мог. Под ним была черная глубина. Чувство покоя сменилось леденящим страхом.

Внезапно темноту прорезал теплый луч: в доме зажгли лампу. Он хотел крикнуть, однако язык не слушался. Свет лился из-за створчатых застекленных дверей с витражными вставками. Тщательно подобранные кусочки мозаики образовывали эмблему: Monas Hieroglyphica. Иероглифическая монада. Он все еще помнил…

За освещенными ромбиками красного, зеленого и фиолетового стекла появилась тень. На мгновение замерла, потом колыхнулась. Двери открылись.

Она вышла в сад и беззвучно двинулась вперед. Повеяло ароматом духов. Его сердце радостно забилось: она знала, что он здесь. Ну конечно, знала. И сейчас пришла, чтобы его спасти. Можно больше не бояться. Только поспеши, мысленно взмолился он, пожалуйста, поторопись.

Ее глаза по-прежнему закрывала маска, а волосы были спрятаны под капюшоном плаща. На плече сидел черный как смоль ворон. Даже в этом полумраке крылья птицы отливали глянцевым блеском.

У самой воды женщина встала на колени, наклонилась и заглянула ему в лицо. Из-за плеча мелькнула желтая полоска света. С шеи свисала тонкая цепочка, на фоне бледной кожи мерцал кулон в виде буквы «М».

Музыка, доносившаяся из дома, теперь звучала громче, и он узнал мелодию: Andante cantabile, Первый струнный квартет Чайковского, опус одиннадцать. Торжественная мелодия пробудила мимолетное воспоминание. В последний раз, когда он ее слышал, в камине жарко горел огонь, на столе темного дерева стояла ваза с поникшими абрикосовыми розами, а рядом, на серебряном подносе, — три бокала, наполненные красным вином.

Он постепенно тонул. Ступни, словно неповоротливые рыбины, лишенные плавников, вяло шевелились в воде. Долго ему не продержаться… Ничего, она придет на помощь, спасет его. Он с трудом поднял руку и умоляюще протянул ладонь.

Женщина озабоченно нахмурила лоб, но выражение глаз, скрытых маской, оставалось непроницаемо. Затем положила руку ему на лицо и слегка толкнула. Ворон с резким карканьем сорвался с ее плеча.

Он открыл рот, чтобы закричать, и едва не захлебнулся. Резко дернул головой, вынырнул, кашляя и отплевываясь. В панике попытался отплыть подальше, но налитые свинцовой тяжестью конечности не повиновались.

Она снова склонилась над ним и толкнула вниз. И снова. Всякий раз, хватая ртом воздух, он видел только белые руки и цепочку с болтающейся буквой «М». Хотя движения женщины были плавными, в них чувствовалась стальная сила. Его голова то уходила под воду, то оказывалась на поверхности. Он понял: это конец.

Силы были на исходе. Легкие обжигало огнем. Последний отчаянный рывок, чтобы освободиться… Бесполезно.

Погружаясь в глубину с открытыми глазами, сквозь толщу воды он видел, как она встала с колен, обратила на него взор и подняла ладонь: прощальный жест сожаления.

Пузырьки воздуха, выходившего из его рта, рябили воду, растворяя фигуру женщины, лицо, скрытое маской. Медленной спиралью он уходил на дно, с какой-то странной отрешенностью надеясь, что путешествие не закончено и поиск единственно верного пути продолжается…

Я всегда хотел познать все, что познаваемо в этом мире.