Обреченный рыцарь - Владимир Лещенко

Не сохраняет ничто неизменным свой вид; обновляя

Вещи, одни из других возрождает обличья природа.

Овидий. Метаморфозы

Артания, Карельское наместничество, предгорья Хибин

Местность эта была едва ли не самой безлюдной во всех владениях великих князей артанийских. За те сто с лишним лет, с тех пор как владыки Аркаима наложили свою длань на эти пустынные просторы – тундру, тайгу и неприютные берега северных морей, им разве что удалось наладить сбор кое‑какой дани – раз в пять‑шесть лет, да и то не везде.

Ближайшей властью был воевода, сидевший в бревенчатой крепости милях в двухстах южнее.

Сюда не забредали миссионеры – ни всевеликого Перуна, ни имперские, призывавшие славить Юпитера и Исиду, ни даже христианские, в последнее время все чаще появлявшиеся в других землях Троецарствия.

Разбойники – что норманнские, что свои, артанийские, – тоже не особо стремились в здешние края. Даже купцы, которые, как известно, и в преисподнюю готовы отправиться за барышом, и то были тут нечастыми гостями.

Но и среди этих угрюмых земель край в отрогах старых неприступных гор у озера Имандр был особенно безлюдным. Немногочисленные местные жители упорно избегали этих каменистых долин и чахлой тайги. Редкие кочевники, сиртя и саамы, неохотно пасли тут своих оленей и стреляли песцов и лисиц. И тому были причины.

По извечным преданиям, передающимся из уст в уста от мудрых стариков новым поколениям, когда‑то тут обитали существа, глубоко чуждые людям. В те времена нынешнего мира не было, а был другой – неведомый мир, уничтоженный вышними богами за нечестие и великие грехи.

В доказательство старцы показывали стоявшую на берегу озера скалу, на которой была четко видна фигура человека с крестообразно поднятыми руками, высотой в добрую сотню человеческих ростов. Согласно легендам, это был один из древних великанов – Куйва.

В далекие времена на саамов напал гигант Куйва. Они никак не могли победить его, хотя храбро сражались. И тогда саамы попросили помощи у своих богов. Те, пораженные бесчинствами исполина, метнули в него сноп молний и испепелили. На скале только и остался отпечаток его тела. И до сих пор следы древних битв и черного колдовства нелюдей остались в этих местах.

В окрестной чахлой тайге часто можно наткнуться на большие грибы, неестественно высокую растительность, а также на сильно искривленные деревья.

Если же какой‑нибудь отважный охотник‑артаниец пренебрегал советами местных жителей и забредал сюда, привлеченный изобилием непуганой дичи, то вскоре начинал испытывать непонятный страх и подавленность, ноги его сбивались с шага, и предательская слабость овладевала телом, сердце билось как бешеное. В испуге бежали прочь недавние храбрецы. А коли кто и пытался преодолеть страх и слабость, то, видимо, рассказать об этом не мог уже никому. Ибо не сохранились подобные случаи в памяти людской.

Так или не так, но места эти считались у туземцев недобрыми…

Тем удивительнее была картина, которую мог бы увидеть кто‑нибудь, кто решился бы посетить запретные места в этот прохладный и ветреный день апреля года 1356‑го от основания Рима.

По пологой долине среди двух отрогов были тут и там разбросаны дольмены, представлявшие собой пару каменных плит огромного размера, поставленных на ребро и перекрытых сверху такой же каменной глыбой.

Рядом со снежными останцами, там и сям пятнами лежавшими на склонах ущелья, торчали желтовато‑бурые колонны из рыжего порфира и идеально ровные кубические камни.

А на скальных террасах возвышались какие‑то подозрительно правильные каменные завалы.

Если бы отважный наблюдатель ухитрился взглянуть на долину с высоты птичьего полета, то с удивлением узрел бы останки циклопических сооружений, кладки исполинских блоков, геометрически правильные плиты… И понял бы, что видит прах древнейшего города, который при своей жизни был больше любого из ныне существующих.

Но до того, как люди сумеют подняться в воздух, пройдет еще лет семьсот‑восемьсот…

Пожалуй, изумление случайного гостя стало бы еще более глубоким, если бы он увидел, что возле одной из древних стен на расстеленном войлочном плаще устроилась невысокая молодая женщина, облаченная в штаны и безрукавку на голое тело.

Волосы перехватывала черная повязка с расшитыми серебром рунами. Ладная фигура, здоровый цвет матово‑белой кожи, вполне красивое лицо с изящными чертами, волосы тона темного золота. Цвет глаз, правда, разглядеть было невозможно – они были прикрыты.

Однако ж чувствовалось, что молодка не спит.

Ни холод, ни пронизывающий ветер, похоже, ее не беспокоили, хотя бывалый охотник, останавливаясь на привал, в такую погоду постарался бы развести костер. Рядом с ней на войлоке лежали короткий меч и резной посох, а чуть поодаль на камнях – мешок с провизией. Довольно тощий для путницы, ведь, чтобы сюда попасть, ей пришлось, несомненно, проделать долгий путь.

Поблизости не было видно ни оленьей упряжки, ни лошади. Выходило, что странница пришла пешком.

Женщина, похоже, чего‑то или кого‑то ждала. Но кого можно ждать в этой продутой всеми ветрами, безлюдной долине, да еще в пользующемся столь зловещей славой месте?

Время между тем текло, и на ее отрешенном лице изредка возникала тень чего‑то, похожего на нетерпение.

– Файервинд, может, наконец перестанешь сидеть и злиться? – с легким раздражением осведомился старческий скрипучий голос.

– Я совсем не сердилась, Учитель! – не открывая глаз, ответила дама.

– Гм… – насмешливо фыркнул невидимый хозяин голоса. – Мы знаем друг друга уже пятьдесят лет… Или больше?.. И ты, как самая талантливая моя ученица, могла бы запомнить – от меня невозможно ничего скрыть.

– Прошу прощения, досточтимый…

– Файервинд, Файервинд… – Невидимка рассмеялся кашляющим смехом. – Нехорошо с твоей стороны именовать своего учителя и благодетеля, которому ты обязана всем – и молодостью, и красотой, и богатством, «старым козлом и трухлявым пнем»! Худо!

Смех был как будто беззлобен, но некие почти неслышные нотки в нем заставили женщину вздрогнуть.

– Учитель, я не… – начала было она.

– Да, ты не успела так подумать, верю. Но прошло бы совсем немного времени, и ты неизбежно начала бы мысленно произносить именно эти слова. И это моя лучшая ученица, – в голосе звучала искренняя печаль. – Впрочем, чего еще можно ожидать от людей. Пусть даже это и ведьмы…

Миг, и рядом с ней появилась согбенная фигура в отороченном горностаевым мехом балахоне, сшитом из волчьих шкур.