Дочь ведьмы - Пола Брекстон

* * *

Саймону, который знает, чего это стоило

Бесс бежала. Ясного ночного неба и жирной луны было довольно, чтобы озарить ей путь. Она страшилась рассвета, ведь с ним ее отсутствие должны обнаружить, и тогда начнется охота. Кандалы, по-прежнему замкнутые на ногах, даже при крошечном шаге колотили ее по лодыжкам, с каждой свисало единственное звено, оставшееся от разорванных цепей. Железо впивалось в молодую кожу, и вот следом за Бесс уже потянулась кровавая полоса. Ее босые ноги шлепали по мелкой грязи, повторяя путь, столь знакомый, словно он был отпечатан в мозгу, отчетливо нанесен на карту, так что свернуть с него, выбежав за околицу деревни и устремившись к лесу, было нельзя. И все же короткая дорога казалась длиннее, чем обычно, деревья словно отступали от Бесс, отстранялись от ее клокочущего страха, не становясь ближе, как бы она ни мчалась.

Это обман зрения. Всего лишь игра лунного света и тени. Вперед, без колебаний!

В ушах отдавалось собственное дыхание, достаточно громкое, чтобы разбудить спящего некрепким сном в доме на отшибе, стук сердца вдруг загремел так, что его нельзя было не услышать. Она прибавила ходу, и ее, наконец, укрыли под своей сенью первые тонкие деревца. В зарослях тьма была совсем иной. Лунные лучи пробивались сквозь молодую весеннюю листву, дробясь и рассыпаясь, а корни и колючие кусты цеплялись за платье Бесс. Она бежала вперед. Вскрикивала, обдирая стопы о камни. С плеском перебралась через ручей, и студеная вода на мгновение притупила боль ее ран, прежде чем песчанистая лесная земля не начала снова с каждым шагом забиваться все глубже и глубже в разорванную плоть. Ухнула сова, недовольная появлением Бесс. Барсук втянул морду обратно в нору, ожидая, чтобы помеха ушла с пути.

Прохладный ночной воздух жег беглянке горло. Кашляя и задыхаясь, она все равно не замедляла шаг и не заботилась о том, чтобы поберечься после стольких часов заточения в тюремной камере, где было не пошевелиться. Здесь, по крайней мере, было чем дышать. Бесс взобралась на пологий холм и остановилась, ухватившись за ствол высокого ясеня, чтобы устоять на ногах. Лес она чувствовала на вкус, языком: мох, серебряный лишайник, бегущий сок деревьев. А кроме того, было еще два ясных, осязаемых ощущения: ее собственный страх и море. И то и другое – соленое, и то и другое напоминало об ужасе и свободе. Она всмотрелась туда, куда вела тропинка, в глубину леса. Там крылось спасение от тех, кто держал ее в неволе. Там ждал ее он, и у него были наготове лошади, припасы, план и место ночлега. Она оттолкнулась от дерева, собрала оставшиеся силы, но что-то ее удержало. Что-то внутри велело ей подождать. «Подумай, – сказало оно, – подумай, чего будет стоить такая свобода».

Далекий звук заставил ее вздрогнуть. Собаки! Они вот-вот настигнут беглянку; мешкать нельзя. Но голос внутри было не заглушить. «Подумай», – остерегал он.

Мама? Как мне быть?

В ответ ночной ветер наполнил ее ноздри запахом моря. Лай собак со стороны деревни стал громче, теперь за ним слышались голоса. Внимание Бесс привлекло движение впереди, во тьме. Она, без сомнения, различила очертания всадника и лошадей. Те, кто охотился за ней, лишат ее жизни, это девушка знала точно. Но какую цену она заплатит Гидеону за свободу?

Нет. Я к нему не пойду. Не пойду…

Она повернула и бросилась по тропинке, шедшей на восток, прочь от деревьев, прочь от голодных собак, прочь от него. Через пару мгновений вырвалась из леса и помчалась по пружинящему дерну, по открытой местности, к тому единственному, что ей осталось, – к морю. Она не столько услышала, сколько почувствовала, что он преследует ее. Оглянуться девушка не смела. Когда она добралась до тропинки среди скал, над горизонтом поднялось влажное солнце, за которым тянулся по морю горький кровавый след. Плоский, без теней, дневной свет пришел на смену ночи, и Бесс оказалась на виду. На скале, у обрыва, беглянка остановилась. Глядя в сторону деревни, она видела пылавшие в сером сумраке факелы и различала смутные, лишенные черт фигуры, быстро приближавшиеся к ней. Даже сквозь завораживающий шум волн беглянка услышала, как бьют оземь копыта. Он не звал ее, но она узнала его голос у себя в голове: «Бесс! Бесс! Бесс!»

Девушка не хотела оборачиваться. Встреться она с ним взглядом, воля оставила бы ее. Внизу, под высокой водой, не было видно песка, только глубокое море и дробящий кости известняк и кремень. Солнце взобралось выше, и, подняв глаза к облакам, Бесс увидела небо, возвещавшее конец света, прежде чем шагнула вперед, в никуда.

Меня зовут Элизабет Энн Хоксмит, мне триста восемьдесят четыре года. Каждое новое место требует новой летописи, и здесь начнется моя «Книга теней».

2 февраля 2007 года,

полнолуние

В первое утро в коттедже «Ива» я проснулась на рассвете, под густой снегопад. Окрестности робко кутались в горностаевый мех, дожидаясь, пока смогут открыться мне при более близком знакомстве. Небо ненадолго зарделось, поманив ускользающим теплом. Из окна спальни, как я и ожидала, открывается прекрасный вид на деревню Метрейверс. Домик мой стоит на возвышенности за лугом, он приятно отделен от скопления коттеджей под соломенными кровлями и короткого ряда кирпичных домов, образующих центр деревни. По краям луга, который также может похвастаться ручьем в меловых берегах и прудом для уток, обосновались почта и магазинчик, постоялый двор с претензией и автобусная остановка, с которой ребятишек забирают в школу, а пенсионеры ездят на еженедельный рынок в Пасбери. Церковь стоит на другой стороне луга, чуть в глубине, ее почти полностью скрывают могучие тисы. По улице за церковью можно выйти к каналу, который убегает на восток, к Пасбери. От крыльца дома я замечу любого, кто идет в мою сторону, а скромные заросли во дворе обеспечивают мне уединение. Я самостоятельно могу выбирать, когда видеть людей, а когда не быть на виду.

Я изо всех сил стараюсь быть неприметной, насколько позволяет моя, скажем прямо, необычная внешность. Женщина, которая живет сама по себе, всегда привлекает внимание, особенно если она чем-то отличается от прочих. Из этих соображений я собираю свои длинные волосы в свободный хвост и часто ношу шляпу. Отец говаривал, что у меня осенние волосы и что это, наверное, оттого, что я родилась в сентябре. Что верно, то верно, цветом кудрей я удалась под стать этому времени – смесь лощеного блеска спелых каштанов и яркой дубовой листвы, отливающей медью, когда год клонится на убыль. Сам по себе такой цвет, даже в сочетании с исключительной длиной волос, не вызывал бы любопытства. А вот то, как эти насыщенные тона оттеняют широкую белую прядь, сбегающую ото лба справа, заставляет незнакомцев присматриваться. Это не серебристая отметина зрелости, это снежно-белая полоса, ледяной мазок, словно богиня зимы коснулась меня и оставила след. Хотела бы я, чтобы происхождение этого «подарка» было так безобидно. Но правда куда мрачнее.