Измена. Отбор для предателя - Алиса Лаврова Страница 11

Древняя крепость, служащая домом для обитателей монастыря, прорезает волнующуюся поверхность моря, словно вбитый в скалы клин. Полоска прирбрежного песка кажется свинцово твердой и ледяной, более ледяной, чем камни дороги, на которой мы стоим, со страхом глядя на это безрадостное творение природы и рук человека — северную обитель.

—Когда-то и я явилась сюда, чтобы смирить свою плоть и отдать себя служению,— говорит Мать Плантина, тяжело дыша, после того, как спустила свое жирное тело с повозки,— Была такой же жалкой грешной девкой, как вы. Но бог помиловал меня и вознес, сделав человеком! Я прошла по мосту в крепость, а душа моя наконец, обрела связь с высшим созидателем всего сущего!

Мать Плантина обходит всех по очереди, заглядывая в глаза, и, наконец, останавливает свой покраснелый взгляд на мне. Я вижу прожилки красной паутины вен на ее щеках, так близко она приблизила свое лицо к моему.

—Ты, что же, светлость, позабыла о своей подруге? Зови эту полудохлую шлюху, пусть выходит из повозки,— говорит она мне, злорадно улыбаясь, пусть поглядит на море и вдохнет этот чудесный холодный воздух. Пусть разделит с нами эту радость начала новой жизни. Или она страшится предстать перед ликом очищающего моря и нашего бога?

—Она не может идти,— говорю я сдавленно сквозь зубы.— Ты же знаешь это.

—Тогда вытащи ее волоком, проклятая грешница!— Кричит она мне в лицо и дает пощечину, от которой начинает гореть щека.

—Не смей меня трогать,— говорю я, едва сдерживая дрожь в голосе.

—А то что?— спрашивает она шипя мне на ухо,— мы приехали, я свуой долг выполнила, как только я передам тебя в руки настоятельнице, ты больше не моя забота, как и сохранность твоей сиятельной задницы. Если ты не вытащишь свою подругу-шлюху, никто не будет делать этого за тебя. Она так и сдохнет тут, а ночью станет кормом для диких кошек. Ее смерть будет на твоих руках. Сестры пальцем не пошевельнут, чтобы помочь ей, я лично за этим прослежу.

Она отворачивается от меня и возвышает голос:

—Вы все отправляетесь со мной, никто не смеет помогать сиятельству, все следуют за мной по мосту в крепость.

—Мы и не собирались,— говорит злорадно Бэкки, беззубая тетка лет сорока, которая успела за время путешествия стать любимицей нашей надзирательницы.

Кучер и охранники снимают с повозки тяжелые ящики, и тащат их к зданию, а за ними тянется пестрая вереница продажных девок во главе с матерью Плантиной, которая на их фоне выглядит словно клякса среди полусгнивших оборванных цветов.

Я с тоской смотрю на лошадей, которых обступили молчаливые монахини, работающие на конюшне. Конечно, они не дадут мне уйти. Да и куда я пойду теперь, без Клем?

—Простите,— обращаюсь я к ним, но они оттесняют меня в сторону, словно я не человек, а какая-то вещь, и по прежнему не говоря ни слова, молча уводят лошадей, падающих с ног от усталости после долгого изнурительного перехода.

С тоской смотрю на дорогу, по которой мы сюда приехали.

Надо было бежать, когда была возможность.

Перевожу взгляд на лес и вдруг вижу черную тень, перебегающую от одного толстого ствола дерева к другому. В сердце тут же вспыхивает огонек надежды. Неужели это он? Неужели тот самый волк? Вдруг тень замирает и я вижу два желтых глаза, что смотрят прямо на меня.

Ошибки быть не может, он здесь, он шел всю дорогу за нами.

—Прячься, говорю я одними губами, боясь, что монахини заметят его и скажут охране. Но по счастью, они ухаживают за лошадьми и смотреть на лес им нужды нет. И мне кажется, что даже если бы они были свободны, они бы просто стояли на месте, тупо уставившись в землю. Настолько пустыми и безжизненными кажутся их лица.

Что с ними тут делают?

Нужно бежать отсюда как можно скорее. Но я не могу бросить Клементину.

Вспоминаю, как жестоко избивала ее мать Плантина у всех на глазах, а другие, во главе с Бэкки держали меня за руки, когда я, рыдая, пыталась остановить это безумие.

Больше, чем ненависть к старухе, меня раздирало только чувство злости на саму себя. Надо было бежать тогда, надо было, а я решила вернуться, и из за меня Клементине досталось.

Я залезаю в повозку и сажусь рядом с подругой.

—Прости меня,— говорю я ей.— Это я виновата.

Она открывает глаза, заплывшие синяками и смотрит на меня. Разлепляет потрескавшиеся губы и хриплым больным голосом произносит:

—Конечно виновата, Элис, кто же еще? А еще, ты виновата, что мать родила меня на этот проклятый свет.

Она пытается улыбнуться и кашляет.

—Ты можешь идти?— спрашиваю я, едва не плача глядя на нее.

—Не знаю… ощущение такое, что по мне проехалась повозка, а потом затоптали лошади. Ух и тяжелая рука у этой суки.

—Она за все заплатит, я клянусь тебе,— говорю я, помогая Клементине подняться и сесть.

—Надо было нам уходить в лес,— говорит она.

—Мы сбежим,— говорю я,— пока я не знаю, как но сбежим отсюда, нужно добраться до моего старого дома, там кое что есть, кое что очень важное. Ты ведь поможешь мне?

—Прости подруга, сейчас я могу только стонать и жаловаться на жизнь,— говорит Клементина, опуская ноги с повозки и с моей помощью осторожно ступая на землю.

—Потом,— говорю я,— когда тебе станет лучше. Там, наследство моей матери, я должна найти его.

—Наследство? Звучит очень заманчиво. Но нам нужно дожить хотя бы до момента посвещения. Я слышала что ритуал обретения имени проходят далеко не все.

—Что за ритуал? А что бывает с теми, кто не проходит?

Клем ничего не отвечает, и лишь сосредоточенно хромает в сторону здания обители, поддерживаемая мной.

Делая два шага, она останавливается, и переводит дух, морщась от боли. Потом делает еще два шага и снова останавливается, опираясь на меня.

—Увидим,— говорит она наконец.— Скоро мы все увидим.

Когда мы спустя, наверное, не меньше часа, наконец, достигаем шаткого моста, ведущего в крепость, Клем едва переставляет ноги. Мне приходится практически тащить ее на себе, и я чувствую, что силы мои на последнем исходе.

Молчаливые сестры, стоящие по сторонам от моста, вроде бы встречая нас, глядят пустыми, ничего не выражающими глазами. Губы плотно сомкнуты, из ноздрей вырывается пар — и только в эту минуту я понимаю, как стало холодно. От безумного напряжения я даже не замечала как землю под босыми ногами сковывают вечерние заморозки.

—Она должна пройти сама,— говорит одна из сестер, кладя мне руку на плечо.— Это дорога для одной пары ног.

Я смотрю на шаткий веревочный мост и понимаю, что вдвоем мы и правда не сможем пройти. Все внутри меня обрывается.

—Пожалуйста,— говорю я, без сил падая на землю в изнеможении,— помогите мне.