Ближние подступы - Елена Ржевская

В великой эпопее Отечественной войны и Победы городу Ржеву выпала особая доля. У стен его почти семнадцать месяцев шли непрерывные ожесточенные бои, знаменовавшие сражение за Москву. Появившееся в сводках в октябре 1941 года ржевское направление означало, что Москва в угрожающем положении. Отброшенному от Москвы в декабрьском наступлении врагу удалось зацепиться за ржевский выступ, который на языке немецких приказов продолжал называться «кинжалом, нацеленным на Москву».

Без малого полтора года немецкая армия угрожала отсюда Москве. Эти дальние подступы к Москве были ближайшими к ней. Для сражающихся сторон Ржев был стратегически чрезвычайно важной точкой на карте войны, и напряжение здесь не ослабевало. Германское командование считало Ржев «плацдармом для решающего повторного наступления на Москву», которое должно было последовать за предпринятым немцами летом 1942 года наступлением на юге.

Но исход наступления на юге, исход Сталинградской битвы решался также и здесь, на Верхней Волге, у Ржева, где наш фронт вел трудные, упорнейшие кровопролитные бои летом и осенью сорок второго, сковывая здесь значительные силы противника, вынуждая его перебрасывать сюда соединения с юга.

«Русские предпринимали почти непрерывные фронтальные атаки против 9-й армии, особенно в районе Ржева, — пишет об этой поре немецкий военный историк, бывший генерал гитлеровской армии К. Типпельскирх. — В начале августа сложилась очень тяжелая обстановка: русские едва не прорвали фронт. Прорыв удалось предотвратить только тем, что три танковые и несколько пехотных дивизий, которые уже готовились к переброске на южный фронт, были задержаны… русские, сковав такое большое количество немецких войск, принесли этим большую пользу своему главному фронту».

Ржев на Волге — крупный железнодорожный узел, перекресток многих шоссейных дорог. Его стратегическое значение было велико. Маршал Жуков в своих воспоминаниях пишет, что во избежание переброски противником войск в район Сталинграда и Северного Кавказа в ноябре 1942 года было «необходимо срочно подготовить и провести наступательную операцию в районе <стр.5> севернее Вязьмы и в первую очередь разгромить немцев в районе ржевского выступа». Ржевский выступ именовался немцами — «неприступная линия фюрера». Противник здесь воздвиг мощный рубеж обороны.

«Армии двух больших народов насмерть бились за узловой железнодорожный пункт — за Ржев… В боях под Ржевом погибло столько немцев, сколько, например, жителей в Котбусе или Ингольштадте», — писала гамбургская газета «Die Welt».

Огромны, жестоки здесь и наши потери…

По мере того как овладение нашей армией Ржевом становилось для немцев реальной угрозой, германское командование прибегло к психическому воздействию на своих солдат, с тем чтобы принудить их к стойкости. Гитлер объявил: «Сдать Ржев — это открыть русским дорогу на Берлин», призывая во что бы то ни стало, не считаясь с потерями, удерживать город.

Мы вошли в Ржев 3 марта 1943 года.

Лишившись «жизненно важной коммуникации» — железной дороги, по которой шло основное снабжение его войск, противник был обречен на дальнейшее отступление. И мы неостановимо двинулись на запад. Перед нами впереди был Смоленск. И уже на дорогах появлялись плакаты: «Мы идем к тебе, Беларусь!»

Будучи военным переводчиком, я прошла с армией от Ржева до Берлина — до Победы, которая слагалась из многих решающих битв на пути к ней. В их числе протяженная, самоотверженная битва за Ржев.

Пережитое неотступно возвращает меня в гущу тех дней, когда и усилия сражающейся армии и жизнь местного населения в зоне фронта — все смешалось, и возник неповторимый образ самоотверженной народной войны.

Это повествование сложилось из моих фронтовых записей и более поздних, сделанных по памяти; из сохраненных документов — их выразительность на отдалении лет становится лишь сильнее, — из почерпнутого мной, когда я снова и снова возвращалась во Ржев и на старые места наших боев и дислокаций, где пережившие войну люди помнят обо всем, что здесь было.

Тучи толкутся. Гарь за деревней в поле. Свинцовый денек сорванного наступления. Танки, выведенные из боя, вкатываются сюда, в деревню, громыхая и лязгая. <стр.6>

Напротив колодца — реденький кружок: бойцы и командиры. Там на коврике, раскинутом на сырой земле, молоденький акробат вертит акробатку, ломает ее пополам, перекидывает через себя. Отбежав, призывно манит рукой, и она босыми ножками по рыжему выщербленному коврику — и к нему, к нему и опять взлетает на воздух. На ней одни трусы да лифчик, чешуйчатые, в блестках. Москва, Москва, кого только не шлют на разгром врага. Все для фронта!

Танки выводят из боя, и они по одному, вразброд, сотрясаясь и волоча подбитые гусеницы, вползают с размашистым лязганьем. Глушат моторы. Из башни вылезают танкисты и, переступая тяжелыми ногами, бредут к кружку.

Гуще круг. Черные, сдвинутые на брови шлемы, закопченные лица. Чей танк не вернулся, кто там догорает в трясине у городского леса — еще не сосчитано. Осев на затекшие ноги, танкисты хмуро уставились — маленькая акробатка, землистое тело. На коленках стоит, откинулась назад, уперлась руками в землю, приподымается — изогнулась вся. Голова запрокинута. Мостик делает, кто понимает.

Тишина гробовая. Никто не пикнет, не ухмыльнется. Только лязгают танки. Слышно — на левом фланге стреляют.

Теснее круг — пододвинулись к самому коврику, окольцевали. Мечи сюда немец хоть минометный огонь — не отступятся. Сапоги переминаются, топчут рыжий коврик. Чуется пот их работы, этих двоих на коврике. В небе «Яки» прошли, беззаветно врезаясь в низкие тучи. Никто не проводил их взглядом. Неотрывно, в упор, окаменело смотрят танкисты в выгнутый живот циркачки.

Она разогнулась, покружила немного — и стоп. Поклонилась, девчоночка. Циркач нагнулся и ловко скатал коврик. Похлопали. И разбрелись.

* * *

Заглушенные голоса в эфире. Настраиваюсь. Треск разрядов, и опять что-то перекатывается мерно, как морские валы, и ничего не разобрать, щелканье, разрывы.

— «Звездочка»! Я «Ястреб». Захожу слева. Прикрой хвост! Прикрывай! <7>

— «Звездочка»! «Звездочка»! Мне навязывают бой. Почему не прикрываешь? В хвост мне заходят. Петя! Прикрой!

Я толкаю оконные рамы, высовываюсь в наушниках, ищу их в небе. Тут, над нами, нет их. Вдалеке что-то шныряет, не то птицы, не то самолет.

— Петя! Нависают! Не видишь, что ли? Улыниваешь, мать…

— Захожу, захожу! Вася, держись!

* * *

Двое пленных, сидевших на пороге сарая, громко заспорили. Часовой шикнул на них. Они переждали немного и опять за свое. Тогда часовой, показывая руками, велел одному из них уйти в сарай, другому оставаться на месте.