Матильда Кшесинская. Любовница царей - Геннадий Седов

Книга первая Глава первая

«Но летит, улыбаясь мнимо,

Над Мариинскою сценой rima…

Мне ответь хоть теперь: неужели

Ты когда-то жила в самом деле

И топтала торцы площадей

Ослепительной ножкой своей?»

(А. Ахматова «Поэма без героя»)

«И-и… раз!»

Вдохнув как можно глубже и задержав дыхание, девочка заглянула краешком глаза за перила: внизу не было ни души. Она подошла к краю деревянной лестницы, ступила, таясь, на первую ступеньку.

«У-ухр-ррр…» – послышалось негромко под подошвой.

Вторая по счету ступенька, знала она, была молчальница.

«И-ии – два…»

Умница-дощечка и на этот раз ее не подвела. Впереди была злючка-колючка-скрипучка – третья ступенька.

«И-ии…»

Прикусив для надежности язык, она опускала медленно ногу. Сначала на носок… хорошо… Те-е-пе-ерь… на пя-аточку… Нога в шнурованном ботиночке не успела обрести нужную устойчивость, как противная деревяшка возмущенно взвизгнула: «йиии-ххрр-ччь!», словно ее переломили надвое, и вся тайна задуманного расстроилась вмиг, потому что высунулась, во-первых, из кухонной двери Нюра, спросившая буднично:

– Чтой-то вы, барышня, в такую рань?

Вышла следом из гостиной на Нюрин голос матушка в чепце, глянула на нее, застывшую растерянно у перил с корзинкой в руке, произнесла улыбчиво, в растяжку:

– Ранняя красная шапочка… Опять по грибы? – И строже: – Только до развилки, слышишь, Маля? Туда и обратно!

– Хорошо, мамулечка.

Она выскользнула легко в приотворенную дверь.

Утро было сырым и мглистым, едва угадывалась за деревьями сада теплая полоска зари. Разом вдруг представился ей нарождавшийся летний день в имении, который предстояло еще только прожить – счастливый, бесконечный. Задуманная накануне ранняя вылазка по грибы. Как все изумятся в доме, в особенности пьющие за столом утренний кофе сони-засони Юзя и Юля, когда она влетит, вернувшись из леса, в столовую с полной корзинкой; как вместе с мамочкой они отправятся после завтрака в купальню на Орлинку – будут плавать наперегонки от бортика к бортику, дурачиться, брызгать что есть сил друг на дружку; как вечером, в сумерках, затеют с соседскими ребятами игру в «палочку-воровку» – она наденет, чтобы удобнее было прятаться в кустах и на ветках деревьев, мальчишеский серый костюм, они, конечно же, заиграются допоздна, и за ними прибежит и уведет насильно за руки смешливая горничная Маша; как вечером, за ужином под уютной лампой, все будут прислушиваться к звукам снаружи, ждать возвращения папули из театра с чудным его кожаным саквояжем, в котором он привозит городскую вкуснятину в пергаментных пакетах – все кинутся гурьбой ему навстречу, станут извлекать гостинцы, помогать раскладывать по полкам в буфете, как им, в конце концов, напомнят, что давно уже пора лежать в постелях, а они всеми способами будут хитрить, искать повод, чтобы посидеть еще чуточку, и Юзя заснет с открытым ртом в кресле и будет мычать и брыкаться, когда его примутся будить…

Она сбежала вниз с широкого крыльца, услышала со стороны хозяйственного двора петушиный задавленный крик («опять этот Серик, дурак…»). Мысли ее были уже далеко – в лесу, среди пахучих сосен и елей, петляющих в таинственном полумраке тропинок, где попрятались хитро самые замечательные прятальщики на свете – грибы: боровики, маслята, рыжики, сыроежки, лисички…

Минуя дорожную колею, раскатанную телегами, она взобралась ближним путем на косогор. Быстро светлело вокруг, жарко становилось в наглухо застегнутой курточке-пелеринке. Высвобождая на ходу тесный крючок ворота, она ступила в заросль малинника, опасливо помахала перед собой зажатой в руке палкой, чтоб не наткнуться случайно на паутинную западню с гадкими пауками. До леса было рукой подать. Она перешла по дну неглубокого овражка, вышла, раздвигая руками папортниковые узорчатые опахала, на лесную опушку и тотчас же увидала в десяти каких-нибудь шагах, под корневищем густой ели, семейку тесно рассевшихся друг против друга рыжиков.

Вспыхнув от азарта, бросилась вперед – вместе с выпрыгнувшим из-под ног кузнечиком. Сидя на корточках, подрезала грибные ножки, бросала торопливо грибы в корзинку, косила глазами по сторонам: кто следующий?..

Читаем далее в «Воспоминаниях» семидесятипятилетней Кшесинской:

«…Я очень боялась пауков и брала с собой палку, чтобы прочищать дорогу от паутины. Однажды, завидя под деревом большой чудный гриб, я бросилась к нему, забыв о мерах предосторожности, и попала лицом прямо в паутину, а паук сел мне на нос. С перепугу я бросила корзину с грибами и со страшным ревом и криком бросилась сломя голову бежать домой, не решившись даже смахнуть противного паука с носа».

Крошечный эпизод из детства помнился ей до конца дней.

«Счастливое детство» – вовсе не избитое выражение, как принято думать, оно на самом деле существует. И, подобно детству несчастливому, во многом определяет человеческую судьбу.

У Мали Кшесинской детство было счастливым. Благодаря в первую очередь родителям.

В 1851 году большой поклонник польских зажигательных танцев император Николай Первый выписал из Варшавы пятерых балерин и танцовщиков – в целях популяризации, как сказали бы теперь, нежно любимой самодержцем мазурки. В числе отобранных был двадцатилетний балетный артист Феликс (Адам-Валезиуш) Кржезинский-Нечуй, уже познавший успех на театральных подмостках Варшавы.

Распахнутая окном в Европу северная столица с петровских еще времен благосклонно принимала стремившихся сюда «на ловлю счастья и чинов» предприимчивых и даровитых иноземцев, становившихся ее архитекторами, воинами, служителями муз, чиновниками. Многие из них преуспели, а иные и прославились на избранном поприще, вписав свои имена в российскую историю. Кржезинский-Нечуй, изменивший для благозвучия сценическую фамилию на Кшесинский, оказался в числе удачливых – был принят сначала в Большой, следом в Александринский, а впоследствии в Мариинский театры, ставил балеты («Крестьянская свадьба» и «Роберт и Бертрам, или Два вора»), был партнером лучших балерин и гастролерш, талантливо исполнял мимические оперные и балетные партии, но главное – сделался ведущим тандором и законодателем исполнения мазурки на театральных подмостках Петербурга, виртуозом, о котором известный балетный критик А. Плещеев написал впоследствии: «Более удалое, гордое, полное огня и энергии исполнение этого национального танца трудно себе представить. Кшесинский умел придать ему оттенок величественности и благородства. С легкой руки Кшесинского или, как выразился один из театральных летописцев, с легкой его ноги, положено было начало процветанию мазурки в нашем обществе. У Феликса Ивановича Кшесинского брали уроки мазурки, которая с этой даты сделалась одним из основных бальных танцев в нашем отечестве».