Тамплиеры и другие тайные общества Средневековья - Томас Кейтли

Введение

Всякое исследование причин появления тайных обществ вероятнее всего приводит к выводу, что они формировались определенными группами лиц при приобретении неких знаний, не являющихся общедоступными. Со знаниями происходило то же, что и с любой другой собственностью людей – их владельцы стремились владеть ими безраздельно. Правда, в данном случае это нежелание делиться приобретенными знаниями с другими людьми мотивировалось несколько иными причинами, не похожими на те, которые выглядят естественными, когда речь идет о ценностях любого другого рода. Распространяя знания, их владелец ничем себя не обделяет. Ведь если подходить к обладанию знаниями как к владению реальными благами, то владелец такого богатства не становится беднее, раздавая его, как это было бы с деньгами, напротив, он остается столь же богат, как и раньше, даже после того, как сделал множество других людей обеспеченными не хуже себя самого. Тем не менее кое-что при этом теряется, и это то, чему человеческий разум склонен придавать крайне большое значение: теряется предоставляемая знаниями исключительность. Данная исключительность в самых разных своих проявлениях служит тем же самым целям, что и деньги. Так же как и деньги, она приносит почет и внимание. Как деньги, она приносит самую желанную для людей вещь – власть. Более того, знания, если они держатся в тайне, дают существенную власть. Здесь стоит отметить, что в английском языке «знаю» и «могу» звучит одинаково. Но у власти есть еще и особенности: обладание некими знаниями возвышает индивидуумов над всеобщим невежеством. Это не только возможность делать нечто, чему можно научиться, лишь владея этими знаниями, но и способность управлять другими людьми, используя свое сравнительное могущество на фоне чужой слабости.

Мотивы, побуждающие обладателей знаний к сохранению своих эксклюзивных прав пользования ими, столь сильны, что, не будь у людей прямо противоположных, действующих таким же образом интересов, удовлетворяющих личные эгоистические устремления, вряд ли можно было бы рассчитывать, что когда-либо знания стали свободно распространяться. В данном случае мощным противодействующим средством является понимание, что в большинстве случаев знания наиболее эффективно можно использовать для привлечения всеобщего внимания и восхищения, лишь передавая их. Лучи света должны пробиваться вовне и освещать мир даже тогда, когда вполне можно любоваться ими в закрытом помещении. В самые мрачные времена ученый или философ мог считать свои амбиции вполне удовлетворенными, получив репутацию человека, достигшего невероятных результатов, вызывающих бестолковое удивление либо суеверный ужас непритязательной толпы. Но как только такие вещи, как тяга к знаниям и любопытство, становятся характерной чертой человеческого рассудка, все те, кто желал извлечь славу или почет своими интеллектуальными возможностями, тем, чему они научились, что узнали, стремятся вызвать восхищение у подобных себе, уже делясь, а не скрывая свои знания. Они не закрывают доступ к бесценному фонтану, а, наоборот, позволяют его водам свободно течь, давая тем самым возможность испить из него любому желающему. С этого момента у науки практически не остается никаких секретов, более того, все, что можно изучить, подвергается тщательному исследованию, и всеобщая распространяемость знаний становится основной тенденцией.

Однако в предшествовавший этому период положение вещей было прямо противоположным. Стимулов к передаче знаний было мало либо их вообще не существовало, зато у их обладателей было множество мотивов скрывать знания от всех, сохраняя их исключительно для себя. Способность воспринимать и даже просто понимать поступающие из-за рубежа философские истины не была достаточно развита, особенно если они приходили в своем исконном виде и объяснялись собственными же принципами и категориями. До них никому не было дела, либо они понимались толпой извращенно, преобразовываясь ею в нечто настолько неожиданное и мистическое, насколько это позволяло их практическое применение. В большинстве случаев попытки преподавать философские учения, заниматься этим профессионально сопровождались реальными опасностями. Слишком сильно они противоречили некоторым из наиболее сильных предубеждений, господствовавших повсеместно. Поэтому не стоит удивляться, что носителям новых знаний приходилось охранять и защищать их путем создания тайных обществ, которые не только огораживали и скрывали членов от широких масс, исключая толпу из процесса познания, но и попутно решали и другие насущные проблемы затворников. Они предоставляли возможность свободного обсуждения и обмена мнениями, недоступную иными способами. Их внешний облик специально окутывался мистикой и тайной, чтобы поражать воображение людей, вызывать слепое почитание и благоговейный трепет. И наконец, дымовая завеса, которой они окутывали свою деятельность, позволяла членам тайных обществ объединять свои усилия, действовать по плану, чувствуя себя в безопасности, свободными от вторжения извне. Особенно важно это было, если ими вынашивались какие-либо политические новации либо другие проекты, открытое отстаивание которых официальные власти никогда бы не потерпели.

Предоставляемые тайными сообществами возможности, а можно сказать и искушения преследовать именно противозаконные политические цели были настолько велики, что налагавшиеся властями запреты на них выглядели вполне оправданными вне зависимости от предлогов, под которыми те возникали. Спору нет, что при неудачном управлении государством желательные политические реформы осуществлялись зачастую именно при помощи таких тайных сообществ и какими-либо иными способами достичь их было невозможно. В силу природы вещей тот же самый образ действий не менее эффективен для свержения успешных правителей. Люди с дурными намерениями будут собираться для осуществления втайне своих дурных замыслов с той же вероятностью, что и люди с благими – для реализации своих благих планов. В любом случае тайное общество – это государство в государстве, самостоятельная сила, независимая от той, что признается высшей властью в государстве, и тем самым нечто настолько дезорганизующее и противоречащее основополагающим принципам любого правления, что ни одно государство его не терпит. В случае с «плохим» правительством действительно для его свержения хороши все средства, которые не противоречат моральным принципам. Здесь главным правилом должно быть применение критериев благоразумия и целесообразности. Тогда тайное объединение сторонников реформ в определенных обстоятельствах может быть наиболее эффективным средством достижения желаемой цели, однако насколько бы желательна ни была такая цель, она не входит в число тех, которые предусматриваются конституцией государства. Ни одна конституция не может исходить из допущения, что пусть даже необходимые изменения должны осуществляться не регулируемыми ею институтами, не составляющими часть действующего государственного механизма. Тот самый момент, когда подобные институты начинают успешно действовать, знаменует начало революции и окончание конституции. Даже внесение поправок в конституцию, осуществленное подобным образом, означает ее уничтожение.