Книга катастроф - Александр Юрченко

ГЕОГРАФИЯ МАГИЧЕСКОГО МИРА Анонс серии

Знание — это море, и людей, исчезающих в нем, больше, чем овладевших им. Неизвестного в нем вдвое больше, чем известного; предположений больше, чем достоверностей, и сокрытого больше, чем очевидного. И то, что воображают о мире, превосходит то, что доподлинно известно.

География магического мира конкретна, а волшебные предметы из сокровищниц правителей вполне осязаемы. Они доставлены из той или иной страны, пусть труднодоступной и редко посещаемой путешественниками, но существующей в реальном пространстве. Медный город расположен в крайних пределах Магриба, Черный Камень вмонтирован в угол Каабы, чудесную древесину алоэ привозят из Чампы, дерево с говорящими плодами растет на одном из островов Индийского океана, а бальзамное дерево — в султанском саду близ Каира. Магический камень, вызывающий дождь, находят на перевалах в земле тюрок-карлуков, а алмазное ущелье, кишащее змеями, скрыто в горах северной Индии.

В Средние века на арабском Востоке некоторые редко наблюдаемые природные явления считались чудесами. «Вот одно из чудес Персидского моря, засвидетельствованное людьми: ночью, когда его волны взлетают и разбиваются друг о друга, они высекают из воды искры; и кажется путешественнику, будто он плывет по морю огня» (Бузург ибн Шахрияр, с. 43). Это описание взято из сборника «Чудеса Индии» (X в.), и говорится в нем о флуоресцентном свечении морского планктона в тропических морях. Таково сегодняшнее объяснение этого явления. А что думали о причинах свечения средневековые мореходы, мы не знаем. Зато мы знаем, как это явление описывали их современники, никогда не плававшие по морям. Вот, например, что говорится в космографии ад-Димашки, объясняющего, почему Красное море названо именно так: «Оно называется Красным морем из-за того, что оно очень бурное, из-за того, что над ним жаркий воздух, и из-за появления в нем огня ночью» {Арабские источники ХIII-ХIV вв., с.357).

На поверку чудес оказалось немного, да и большая часть из них была уже отвергнута средневековыми писателями. Те же чудеса, которые признавались таковыми, были предметом исследования закрытых элитарных групп: придворных астрологов и ученых. А все, что было связано, например, с военной магией, вообще не подлежало разглашению. Некоторые правители питали страсть к диковинкам, собирая сведения о них со всех уголков мира. Их достойными собеседниками становились путешественники, видевшие своими глазами редкие вещи и готовые признать некую тайну. Говорить же о массовом интересе к загадочным природным явлениям в Средние века оснований нет. Скепсис и суеверия царили в коллективном сознании. Всеразрушающей силе скепсиса противостояла изысканная литература космографического содержания. То, что интересует меня в сфере чудесного, лежит вне этих областей. Меня привлекают случайные упоминания необычных происшествий в сухих хрониках, внезапные и немотивированные вторжения тайных сил, влияющих на ход земных событий.

Критерий отбора сюжетов прост: описание того или иного явления или предмета не обязательно может быть объяснено в рамках нынешней научной традиции, но непременно должно иметь внутреннюю логику, связывая, казалось бы, несопоставимые вещи. Вот один из таких случаев. В книге южносунского чиновника Чжоу Цюй-фэя «За хребтами. Вместо ответов» (1178), в разделе «Иноземные страны», говорится о диковинном явлении в Андалузии: «В осенние месяцы внезапно налетает западный ветер, люди и животные поспешно начинают пить воду и тогда остаются в живых, а если немного замешкаются с питьем — умирают» (Чжоу Цюй-фэй. III. 3). Сюжет по форме прозрачен, чего не скажешь о содержании. Мы не знаем, кто сообщил китайцам о средиземноморской диковинке, равно как и не знаем, правильно ли понял адресат полученные сведения. Не исключено, имей мы в руках контекст, загадка имела бы простое объяснение. Отсюда следует, что искать объяснение вовсе не нужно. Дело в том, что неясно, о какой реальности идет речь.

Восточные космографии создавались не с целью объяснять непознанное, но лишь описать его. Причем описание идет на языке той или иной культуры, что заведомо исключает какую-либо объективность. А других описаний и быть не может. Итак, нечто непознанное описывается на языке символов, ключ к ментальному пространству которых давно утерян. Это значит, что мы имеем дело с планетарным архивом сведений, догадок, прогнозов, отвергнутых большинством. В нашем распоряжении вещь в высшей степени бесполезная: преданный забвению альтернативный фонд знаний и умений. Говоря о чудесах, мы говорим о пограничных явлениях или состояниях.

Случайная выборка описании «чудес мира» составила картотеку объемом примерно в тысячу единиц. Половину из них пришлось отсеять, поскольку они являлись искаженным до неузнаваемости пересказом более ранних сведений о «чудесах мира». Далее из картотеки были изъяты явно вымышленные сюжеты. Проблема возникла с описаниями, которые вообще не поддаются уразумению, в них, на мой взгляд, утрачена внутренняя логика. Эти литературные реликты в неизменном виде кочуют из одной космографии в другую — коллекция загадок на все времена, предметы мирового театра абсурда. Оставшийся фонд из двухсот сюжетов я произвольно разделил на пять книг. Первой в этом проекте является «Книга катастроф», за ней последуют «Книга огней», «Книга деревьев», «Книга воды» и «Книга камней», а завершает проект «Бестиарий», где, в соответствии с замыслом, речь пойдет о частях необыкновенных животных: крови синсина, перьях птицы рухх, языке зурафа, крылатых скорпионах и т. д.

На первый взгляд для средневекового человека особого значения не имело то обстоятельство, поддавались ли такие явления объяснению или нет. Поскольку существовало два типа объяснений, которые условно можно обозначить как «рациональные) и «мифологические», то ответы на загадки имелись всегда; другое дело, устраивали ли эти ответы ищущего. Если принимался рациональный ответ, то природная загадка переходила в разряд земных происшествий, если не принимался, то загадка сохраняла свою устойчивую позицию в мифологических представлениях. Ситуация таила в себе серьезный конфликт, нередко завершавшийся столкновением рационального и мифологического видения мира. Однако обычно конфликт смягчался. Причина выглядит неожиданной: между естествоиспытателем и мифографом стояла фигура путешественника, владевшего сведениями, неподвластными проверке. Рассказы путешественников о чужих мирах создавали другую реальность. Материалы, собранные в этой книге, показывают, что большая часть природных загадок была исследована средневековыми учеными, что никак не помешало авторам космографии составить каталоги чудес.

О каких бы невероятных явлениях ни рассказывали сочинители арабских и персидских книг о чудесах мира, суждения знатоков будут для нас надежными ориентирами, своего рода «экспертными» оценками при попытке выяснить существо дела. Исследовательскую позицию по отношению к чудесам сформулировал английский энциклопедист Гервазий Тильберийский (ок. 1150–1220), но ее разделяли и мусульманские ученые: «Чудесными мы называем те явления, которых не понимаем, хотя они естественны; чудеса создаются незнанием их причин» (Гервазий. Императорские досуги. III. Introd.). Споры между критически мыслящими людьми и теми, кто был склонен принимать на веру фантастические явления, определяют границы духовного универсума. Это положение подтверждается примерами, взятыми из культурной жизни христианской Европы, мусульманского Востока и конфуцианского Китая. Если бы мы ограничились обзором всевозможных каталогов чудес, то создали бы ложную картину средневековой ментальности. Каталогам чудес в известном смысле противостояли сочинения экспериментаторов — книги о минералах, растениях, животных. Спасительная мысль о балансе при подборе тех и других материалов не кажется мне удачной, тем более что мои симпатии на стороне тех, кто исследовал природу вещей. Однако большинство сообщений, представленных в этой книге, принадлежит перу собирателей чудес.