Как стать леди - Фрэнсис Элиза Ходгстон Бернетт

Часть I Появление маркизы Глава 1

Выходя из городского омнибуса, мисс Фокс-Ситон с присущими ей аккуратностью и изяществом приподняла ладно скроенную юбку, поскольку давно уже выработала манеру садиться в омнибус и выходить из него, не запятнав подола лондонской грязью. Женщина, чьему наряду предназначено служить два или три года, быстро овладевает искусством сохранять юбки в чистоте, а также освежать их по мере надобности. Этим утром на улицах было сыро, однако Эмили Фокс-Ситон была чрезвычайно внимательна, и теперь возвращалась к себе на Мортимер-стрит столь же незапятнанной, как и когда покидала дом. Она много размышляла о своих нарядах – особенно об этом платье, верой и правдой служившем ей уже целых двенадцать месяцев. Юбки, конечно, претерпели некоторые не совсем приятные изменения, и каждый раз, проходя по Риджент-стрит и Бонд-стрит, она останавливалась перед витринами лавок, над которыми было написано «Пошив дамских нарядов и амазонок», и разглядывала нарядно одетые манекены с неестественно тонкими талиями. В открытом чистом взоре ее больших карих глаз можно было заметить некоторое беспокойство. Она пыталась понять, где следует располагаться швам и оборкам, и носят ли вообще в этом сезоне оборки, и возможно ли так расположить модные швы и складки, чтобы решить сложную проблему – без особых затрат переделать прошлогоднюю юбку, или юбка воспротивится новшествам. «Как хорошо, что юбка обыкновенного коричневого цвета, – пробормотала она про себя, – тогда можно докупить примерно ярд похожей ткани, вставить клин сзади, где фалды, и ничего видно не будет».

Придя к такому замечательному заключению, она просияла. Она была настолько простым и здравомыслящим созданием, что для того, чтобы жизнь снова заиграла всеми красками, а на лице ее появилась милая детская улыбка, ей достаточно было совсем малого. Выказанное расположение, маленькое удовольствие, некоторое удобство – и лицо ее светилось от радости. Так что, выбираясь из омнибуса и подбирая пресловутую коричневую юбку, чтобы преодолеть топи Мортимер-стрит, она уже пребывала в отличном настроении. Не только ее улыбка сохранила детскость – лицо тоже казалось слишком юным для особы ее возраста и комплекции. Ей было уже тридцать четыре года, и фигура у нее была вполне зрелой – прямые широкие плечи, стройная талия, крепкие бедра. Она была крупной, но статной, и, решив с помощью собственной энергичности и распорядительности сложную проблему регулярной смены платьев, которых у нее появлялось всего по одному в год, она носила эти платья так изящно, а перешивала прошлогодние наряды так умело, что всегда выглядела довольно модно. Лицо у нее было круглое, щеки свежие, глаза красивые, большие и ясные, густые светло-каштановые волосы и небольшой прямой носик. Она обращала на себя взоры, и своим неподдельным интересом к людям, умением радоваться малому, ясным взглядом больших глаз скорее походила на миловидную девочку-переростка, чем на взрослую женщину, чья жизнь состояла из непрестанной борьбы с очень непростыми обстоятельствами.

Происхождения она была благородного и получила хорошее образование, в чем бы ни состояло образование для женщин ее сословия. Родственников у нее было мало, и ни у одного из них не нашлось желания взвалить на себя заботу об оставшейся без средств девушке. Все они являлись людьми достойными, но заботились главным образом о том, чтобы отправить сыновей в армию или во флот, а дочерей выдать замуж. Когда матушка Эмили скончалась, а вместе с нею кончилась и скромная ежегодная рента, никто из них не пожелал взять к себе костлявого долговязого подростка, о чем ей со всей откровенностью и сообщили. В восемнадцать лет она начала работать помощницей учительницы в маленькой школе, спустя год заняла место няни-гувернантки, затем служила чтицей и компаньонкой у некоей неприветливой пожилой особы в Нортумберленде. Пожилая дама жила в деревне, и родственники в ожидании ее кончины кружили над нею, словно стервятники. Жизнь в доме была настолько мрачной и суровой, что девушка менее здравомыслящая, чем Эмили, легко впала бы в болезненную меланхолию. Эмили Фокс-Ситон переносила все тяготы с неизменно светлым расположением духа, чем в конце концов пробудила в душе своей хозяйки огонек человечности. Когда старая дама умерла и Эмили пришлось выйти в большой мир, оказалось, что ей в наследство досталось несколько сотен фунтов и письмо, содержавшее практичный, хотя и резковато высказанный совет.

«Возвращайтесь в Лондон, – писала миссис Мэйтем своей скрюченной подагрой рукой. – Вы недостаточно умны, чтобы зарабатывать себе на жизнь чем-то примечательным, но у вас добрая натура, и вы можете стать полезной всяческим беспомощным созданиям, они станут платить вам, чтобы вы присматривали за ними и их делами, которыми они не могут управлять сами в силу лености или глупости. Вы также могли бы устроиться на работу в какой-нибудь из этих модных листков и отвечать на нелепые письма о ведении домашнего хозяйства, или об обоях, или о веснушках. Вы понимаете, что я имею в виду. Вы могли бы писать письма, или вести счета, или ходить по магазинам для какой-нибудь лентяйки. Вы практичны, честны, и у вас хорошие манеры. Я часто думала, что вы обладаете тем набором ничем не примечательных качеств, которые могут сослужить службу многим ничем не примечательным людям. На Мортимер-стрит проживает моя старая служанка, которая, вероятно, сможет предоставить вам недорогое приличное жилье и ради меня вести себя с вами пристойно. У нее есть причины относиться ко мне с любовью. Скажите ей, что это я прислала вас, и что она должна брать с вас десять шиллингов в неделю».

Эмили прослезилась и с той поры возвела старую миссис Мэйтем на пьедестал в своей душе как праведную покровительницу, хотя после того, как она положила в банк свое наследство, выяснилось, что оно приносит в год всего двадцать фунтов.

– Какая она добрая! – говаривала Эмили в порыве благодарности. – Я и представить себе не могла такой необыкновенной щедрости. У меня не было никаких прав на подобную доброту, никаких!

Такова была ее манера выражать самые искренние чувства – выделяя голосом значимые слова, полные радости и признательности.

Она вернулась в Лондон и представилась бывшей служанке. У миссис Купп действительно имелись резоны вспоминать свою хозяйку с благодарностью. В далекие времена, когда молодость и неосмотрительность довели ее до беды, миссис Мэйтем спасла ее от явного позора и позаботилась о ней.

Старая леди, которая в те времена еще была энергичной и острой на язык женщиной средних лет, заставила любовника-солдата жениться на его впавшей в отчаяние подружке, а когда он вскоре после этого допился до смерти, купила для овдовевшей служанки дом, в котором та сдавала комнаты и тем самым вполне прилично содержала себя и дочь.

На втором этаже этого респектабельного, но закопченного дома располагалась небольшая комната, которую она меблировала специально для друга покойной хозяйки. Днем спальня становилась гостиной, и маленькая кушетка, которую Эмили купила сама, превращалась в диванчик с помощью наброшенного на нее красно-синего пледа из «Комо». Единственное окно выходило на темный задний дворик, окруженный покрытой сажей стеной, местом встречи тощих кошек – они то куда-то по ней крались, то сидели неподвижно, мрачно таращась на уготованную им судьбу. В декоре апартаментов пригодились коврики из «Комо». К одному из них Эмили пришила тесьму, и теперь он висел на двери, исполняя функции портьеры. Другой коврик прикрывал тот угол комнаты, который служил мисс Фокс-Ситон гардеробной. Начав работать, это радостное создание купило себе квадратный кенсингтонский ковер самого насыщенного по меркам кенсингтонских ковров красного цвета и покрыло стулья самостоятельно сшитыми ярко-красными ситцевыми чехлами, присборив их вокруг сидений. Занавески были из дешевого белого муслина (по восемь фунтов и одиннадцать пенсов за пару в «Робсонс»), поверх которых она повесила ярко-красные драпри. На распродаже в «Либерти» она приобрела диванную подушку и несколько недорогих фарфоровых фигурок, украшавших теперь узкую каминную полку. Лакированный чайный поднос и чайный сервиз, состоявший из чашки, молочника, тарелки и заварочного чайника, казались ей признаками истинного богатства. После дня, проведенного на мокрых и холодных улицах, которые она исхаживала вдоль и поперек, выполняя поручения своих патронесс – делая покупки, разыскивая новых портних или домашнюю обслугу, – она с радостью предвкушала возвращение в спальню-гостиную. К этому времени миссис Купп разводила огонь в крохотном камине, и это пламя, а также веселый свет лампы под самодельным абажуром из красного японского пергамента, пение стоявшего на каминной решетке маленького пузатого черного чайника представлялись уставшей и продрогшей девушке настоящей роскошью.