Дымка. Черный Красавчик - Виль Джемс

* * *

Природа была ласкова в тот день, когда маленький вороной жеребенок появился на свет и попробовал упереться длинными шаткими ногами в бурую землю прерии. Короткие стебельки молодой зеленой травы пробивали себе дорогу сквозь свалявшуюся в войлок прошлогоднюю траву. И солнечно, и тихо было в это утро в лощине, где родился Дымка.

Тогда его никто не назвал бы Дымкой, потому что он был совсем черным; это имя он получил позже, когда вырос в стройного четырехлетку и стал ходить под седлом. Свет увидал он не в тесном стойле через окна конюшни, и ни одной человеческой души не было при этом, никого, кто присмотрел бы за ним, помог бы ему стать на ноги и сделать несколько первых шагов. Дымка был жеребенком прерий, и в это утро их было только двое: он да его заботливая мать.

Дымке не было еще и часа, когда в нем проснулся интерес к жизни. Весеннее солнце делало свое дело, тепло растекалось по гладкой черной шерстке и впитывалось в тело, так что скоро уже он поднял голову, уткнулся носом в свои вытянутые передние ноги и принялся их обнюхивать. Мать его была тут же рядом, и, едва он шевельнулся, она коснулась мордой его коротенькой шеи и заржала. При этом звуке Дымка поднял голову еще чуть-чуть выше и заржал в ответ. Ржания не было слышно, лишь видно было, как у него вздрогнули ноздри. Это было только начало. Еще немного, и его уши заходили взад и вперед, он стал ловить каждый шорох материнского шага. Он все хотел знать, где она.

Потом что-то задвигалось как раз перед ним, в двух шагах от его носа. Сперва Дымка не обратил на это внимания, потому что в глазах у него еще стоял туман. Но когда это «что-то» снова шевельнулось и подвинулось к нему ближе, Дымка вытянул шею и понюхал. Запах был ему знаком, и он успокоился. Это была нога матери. Жеребенок снова насторожил уши и заржал, – на этот раз ему удалось это лучше.

Теперь он попробовал встать. Но ноги не слушались его, и, едва он приподнял с земли живот и сделал маленькую передышку, передняя нога задрожала и подогнулась в колене, весь труд пропал даром.

Дымка полежал на боку и отдышался. Мать заржала, ободряя его; он снова поднял голову и растопырил ноги. Он старался понять, в чем тут дело. Обнюхал ноги, понюхал землю, прикидывая, как бы приладить одно к другому. Мать ходила вокруг и разговаривала с ним по-своему: то ткнет его мордой, то отойдет в сторонку, стоит и смотрит.

Весенний воздух, который, сдается мне, на пользу всему молодому, немало потрудился, чтобы поднять Дымку на ноги, прогнать с глаз туман и налить его тело силой.

Неподалеку, но все же так далеко, что Дымка не мог их видеть, резвились беломордые телята, носились, высоко вскидывая ноги, из стороны в сторону, бегали, задрав хвосты кверху, так что им позавидовала бы гончая собака.

Здесь были и другие жеребята, которые бродили по лощине и пощипывали свежие побеги травы. И все они – и жеребята, и телята – только недавно вышли из того беспомощного состояния, в котором сейчас находился Дымка.

Мать его была тут же рядом, и, едва он шевельнулся, она коснулась мордой его коротенькой шеи и заржала. При этом звуке Дымка поднял голову еще чуть-чуть выше и заржал в ответ. Ржания не было слышно, лишь видно было, как у него вздрогнули ноздри. Это было только начало.

Но далеко не всем так повезло, как Дымке. Не всех в день рождения ласково встретило солнце, многие родились слишком рано, когда на земле лежал еще снег или до костей пронизывали холодные весенние ливни.

За несколько дней до того, как родился Дымка, его мать отбилась от своего табуна и спряталась в укромном месте, куда, она знала, не заглянет ни бык, ни лошадь, ни всадник. Немного спустя, когда Дымка будет твердо стоять на ногах, она снова вернется к своим, теперь же ей хотелось быть одной со своим жеребенком.

Мать Дымки была настоящей лошадью прерий. Кровь мустангов [1]и рабочих ковбойских коней текла в ней.

В холодные дни, когда прерия тонула в снегах, она находила высокие хребты, где сильные ветры не давали держаться снегу и можно было найти корм. Если засуха выжигала траву и вылизывала воду из водоемов, она вынюхивала воздух и пускалась через родную долину к отрогам высоких гор, где всегда можно было напиться. В этих краях бродили кугуары – горные львы – и волки, но чутье мустанга было ей верной защитой. Она вовремя обходила то место, где подкарауливал ее горный лев, а волку никогда не удавалось загнать ее в засаду.

Дымка унаследовал от матери это чутье, но в то тихое весеннее утро ему нечего было бояться, с ним была его мать, а перед ним самим стояла трудная задача – устоять на длинных, расползающихся во все стороны ногах, что требовало смекалки.

Прежде всего нужно собрать их вместе – это он сделал легко, потом передохнул и напряг все силы. Опять понюхал землю, чтобы проверить, где она, и вот наконец поднял голову, вытянул вперед передние ноги. Задние ноги были еще подобраны под живот. Дымка перелил в них все свои силы, всю свою тяжесть перенес на передние – и встал, потому что, на счастье, между ногами оказалось равное расстояние. Теперь оставалось только крепко держать эти ноги и не давать им сгибаться. Не так-то легко было сделать это, потому что, вставая, Дымка истратил все свои силы, и проклятые длинные ноги ходили ходуном.

Пожалуй, все обошлось бы хорошо, но его мать заржала: «Ай молодец!» – и это сбило Дымку с толку. Он гордо вскинул голову кверху, забыл смотреть за своими ногами – и покатился наземь. Но пролежал он на земле недолго. То ли ему понравилось вскакивать на ноги и валиться опять, то ли его взяла досада – только он тотчас же встал снова и вот стоял не слишком твердо, но все же стоял.

Мать подошла к нему, обнюхала его, он понюхал ее и сразу принялся сосать. Это была его первая кормежка, и он быстро набирался сил. От роду ему было полтора часа, а он уже держался на ногах.

Этот день был для Дымки полон событий. Он обследовал всю округу, открыл горы в два фута высотой, широкие долины в шесть или восемь футов в поперечнике, а раз даже убежал один на двенадцать футов от матери. Потом он налетел на скалу, у которой был очень красивый вид, и лягнул ее, пробегая мимо. Все это случилось сразу, и он снова растянулся во весь рост, будто собою хотел измерить землю. Но это была не беда, он был очень счастлив и веселился вовсю. А когда солнце садилось за синие отроги гор, Дымка прозевал красоту первого в его жизни заката: он снова лежал, вытянувшись во всю длину, но на этот раз по доброй воле, и крепко-крепко спал.