Роузуотер - Таде Томпсон

* * *

Лайи и Хантеру,

Отцу и сыну

Сорок минут работы в «Честном банке» – и меня одолевает тревога. Обычно день начинается именно так. На этот раз дело в свадьбе и выпускном экзамене. Не в моей свадьбе и не моем экзамене. Из кресла у окна мне виден, но не слышен город. С такой высоты кажется, что в Роузуотере все в порядке. Кварталы, дороги, улицы, поток машин, лениво огибающих купол. Отсюда можно разглядеть храм. Окно слева от меня, а я сижу за одним концом овального стола с еще четырьмя контрактниками. Мы на пятнадцатом, последнем этаже. Над нами открыт люк, квадратный, со стороной где-то в метр, и только защитная решетка отделяет нас от неба. Синего, с белыми крапинами облаков. Солнце еще не жарит, это будет позже. Несмотря на открытый люк, в комнате работает кондиционер – трата энергии, за которую «Честный банк» еженедельно штрафуют. Они готовы понести убытки.

Справа от меня зевает Бола. Она беременна и в последнее время сильно устает. Еще она много ест, но, полагаю, этого стоило ожидать. За те два года, что мы знакомы, она уже второй раз на сносях. Я не вполне понимаю беременность. Я единственный ребенок и вырос без питомцев или домашнего скота. Знания подцеплял то здесь, то там, а биологией никогда не интересовался. За исключением микробиологии, которую пришлось выучить позднее.

Я пытаюсь расслабиться и сосредоточиться на клиентах банка. Снова накатывает предсвадебный мандраж.

В центре стола возвышается голографический телесуфлер. Пока что он состоит из случайных световых завихрений, но через несколько минут оживет и выдаст текст. В комнате по соседству с нашей заканчивает работу ночная смена.

– Я слышала, они вчера вечером Дюма читали, – говорит Бола.

Она просто болтает. Не имеет значения, что читала другая смена. Я улыбаюсь и ничего не отвечаю.

До свадьбы, которую я чувствую, осталось три месяца. Невеста набрала несколько фунтов и не знает, перешивать ей платье или сходить на липосакцию. По-моему, у женщин бывает две красоты. Внешняя, которая видна всем, и внутренняя, тайная красота, истинная, которую женщины показывают лишь тем, кого любят.

Бола красивее, когда беременна.

– Шестьдесят секунд, – сообщает динамик.

Я отпиваю воды из стакана. Остальные контрактники – новички. Они не одеваются по всей форме, как мы с Болой. Они носят топы, футболки и железки в волосах. У них телефоны-имплантаты.

Я ненавижу любые имплантаты. У меня только один. Стандартный локатор без всяких расширений. Скучно на самом деле, но это требование нанимателя.

Страх перед экзаменом утихает, прежде чем я успеваю изолировать и прощупать источник. Ну и ладно.

Куски металла, которые молодежь цепляет на волосы, добыты из разбившихся самолетов. Лагос, Абуджа, Джос, Кано и все, что между ними, – с начала нулевых самолеты в Нигерии падали на каждом внутреннем маршруте. Люди носят куски фюзеляжей как защитные амулеты.

Среди нас есть сияющие. Мы узнаем их с первого взгляда – вихрь подхватывает нас и притягивает к ним, как и всех остальных. Бола как раз из таких. Иногда я ловлю себя на том, что смотрю на нее, не зная почему. Она частенько ловит мой взгляд и подмигивает. Сейчас распаковывает свой завтрак – несколько свертков с мой-мой [1].

– Начали, – говорит динамик.

Текст «Государства» Платона, написанный призрачными, голографическими буквами, медленно и ровно плывет по цилиндрическому дисплею. Я начинаю читать, и остальные тоже, одни молча, другие вслух. Мы входим в ксеносферу и устанавливаем банковский файервол.

Каждый день около пятисот клиентов проводят здесь денежные транзакции. Дикие сенситивы щупают и тыкаются, пытаясь извлечь из воздуха персональные данные. Я имею в виду даты рождения, ПИН-коды, девичьи фамилии матерей, предыдущие сделки – все, что лежит в переднем мозге каждого клиента, в рабочей памяти, и ждет, когда его выковыряют голодные, необученные пираты-телепаты.

Контрактники вроде меня, Болы Мартинез и металлоголовых обучены отражать их атаки. Что мы и делаем. Читаем классику, чтобы затопить ксеносферу нерелевантными словами и мыслями, создать информационный файервол, который пробирается даже в подсознание клиентов. Один профессор это как-то исследовал. Он обнаружил связь между материалом, из которого строится стена, и действиями клиентов в течение следующего года. Человеку, никогда не открывавшему Шекспира, без всяких видимых причин могут прийти в голову цитаты из «Короля Лира».

При желании мы можем отследить вторжения, но банку это неинтересно. Затевать суды по поводу преступлений, совершенных в ксеносфере, трудно и дорого.

В очередях к банкоматам так много людей, так много забот, и страстей, и желаний. Я устал процеживать чужие жизни через свое сознание.

«Вчера я ходил в Пирей вместе с Главконом, сыном Аристона, помолиться богине, а кроме того, мне хотелось посмотреть, каким образом справят там ее праздник, – ведь делается это теперь впервые. Прекрасно было, по-моему, торжественное шествие местных жителей, однако не менее удачным оказалось и шествие фракийцев. Мы помолились, насмотрелись и пошли обратно в город…» [2]

Входя в ксеносферу, ты проецируешь собственный образ. Необученные, дикие сенситивы проецируют себя, но профессионалы вроде меня умеют создавать контролируемый, самостоятельно выбранный я-образ. У меня это грифон.

Я-образы диких неточны, не совпадают с ними сегодняшними. Это непреднамеренно. Нужно время, чтобы ментальный образ совпал с настоящим человеком, и у каждого оно свое. У облысевшего человека я-образ может быть косматым еще много лет.

Мой первый сегодняшний нападающий – средних лет мужчина из городского дома в Йоле. Он выглядит исхудавшим, с очень темной кожей. Я шугаю его, и он отступает. Его место занимает подросток, так быстро, что, я думаю, они физически находятся в одном и том же месте, на одной хак-ферме. Преступные группировки порой набирают сенситивов и увязывают их в «мумбайское комбо» – что-то вроде колл-центра с серийными хакерами.

В любом случае все это я уже видел. Мне становится скучно.

Во время обеденного перерыва один из металлоголовых подходит и садится рядом со мной. Заводит разговор о делах, рассказывает мне о едва не пропущенном вторжении. На вид ему двадцать с небольшим, он еще в восторге от того, что оказался сенситивом, и все-то ему кажется новым, свежим и волнующим – полная противоположность циника, полная моя противоположность.