Дракон Возрожденный - Роберт Джордан

* * *

Посвящается Джеймсу Оливеру Ригни-старшему (1920–1988).

Он учил меня всегда гнаться за мечтой, а настигнув ее, воплощать в жизнь

И будет пред ним множество путей, и никому не будет ведомо его имя, ибо рожден будет он среди нас многажды, во многих обличьях, как был он рожден прежде и как всегда будет, и так бесконечно. Пришествие его подобно будет лемеху плуга, взрезающего пашню, переворачивающего жизни наши, срывая нас с мест, где обретались мы в безмолвии. Разрушающий узы; кующий цепи. Созидающий будущее; переменяющий предначертанное судьбой.

Темные глаза Пейдрона Найола туманили тягостные раздумья, и его усталый взгляд скользил по залу для аудиенций, будто ничего не узнавая вокруг. По стенам, как простые потрепанные драпировки, свисали знамена, под которыми когда-то, во времена юности Найола, сражались его враги. Выцветшие боевые стяги терялись на фоне потемневших деревянных панелей, которыми были обшиты каменные стены, крепкие и массивные даже здесь, в самом сердце Цитадели Света. Единственное во всей комнате кресло – весомо сработанное, с высокой спинкой, мало отличное с виду от трона – тоже не существовало для невидящего взора Найола, как и несколько расставленных там и тут столов, что завершали скромную меблировку зала. Сейчас Найол будто бы и не замечал человека в белом плаще – тот, опустившись перед ним на колени и напряженно ожидая приказа, замер в центре громадного знака сияющего солнца, выложенного на широких плахах половиц. Хотя мало кто мог бы позволить себе подобную непочтительность по отношению к этому воину.

Прежде чем провести Джарета Байара в зал, предназначенный для личных аудиенций лорда капитан-командора Детей Света, ему дали время умыться и возвратить себе достойный вид, но и шлем, и кираса оставались тусклыми после долгого пути и сохраняли вмятины, полученные в боях. Темные, глубоко посаженные глаза Байара полыхали неудержимым, почти лихорадочным нетерпением, и от этого внутреннего жара с его лица, казалось, испарился всякий излишек плоти. Сейчас Джарет Байар не был опоясан мечом – никому не дозволялось находиться при оружии в присутствии Найола, – однако чудилось, будто он в любой миг готов броситься в битву, точно гончая, только и ждущая, когда ее спустят с поводка.

В больших каминах, встроенных в стены друг против друга в концах зала, жарко пылало пламя, отгоняя стылый холод поздней зимы. В сущности, помещение представляло собой простой и скромный приют солдата, где все, что есть, сделано на совесть и без вычурностей, за исключением единственной экстравагантной детали – эмблемы сияющего, окруженного множеством лучей солнца. Убранство зала аудиенций лорда капитан-командора Детей Света менялось соответственно желаниям и вкусам того, кто удостаивался сего высшего звания; полыхающее же солнце из чеканного золота не раз бывало истерто поколениями просителей, заменено на новое и опять истерто. Золота здесь было довольно, чтобы приобрести любое имение в Амадиции, а заодно с ним обзавестись и грамотой, свидетельствующей о знатности покупателя. Но вот уже десятилетие подряд ступал по золоту Найол, и вряд ли мысли о драгоценном металле под ногами приходили ему в голову чаще, чем мысли о сияющем солнце, вышитом золотым шитьем на груди его белого облачения. Золото мало интересовало Пейдрона Найола.

В конце концов его блуждающий взгляд вновь обратился на бумаги, разбросанные на ближайшем столе: пестрели карты, в беспорядке валялись послания и донесения. Поверх вороха бумаг лежали три небрежно свернутых в трубочку рисунка. С явным нежеланием лорд капитан-командор взял один из них. Найолу было безразлично, который из трех рисунков оказался у него в руке, – все равно, пусть и разными рисовальщиками, на них изображена одна и та же сцена.

Тонкая, как выскобленный пергамент, кожа Найола за прожитые им долгие годы словно бы все туже обтягивала его тело, составленное, казалось, из одних костей да жил, однако ничто в нем не говорило о слабости. Столь высокого положения, которое занимал ныне Найол, еще никто не добивался, прежде чем седина забелит волосы, но всех его предшественников, как и его самого, отличала твердость камня, из которого сложен был Купол Истины. И все же, вдруг осознав, как на его собственной руке, держащей рисунок, отчетливо, какими-то жгутами выступают сухожилия, он понял, что надо спешить. Времени оставалось в обрез. Времени, отпущенного именно ему, Найолу, оставалось в обрез. Однако этого времени должно хватить. Он должен сделать так, чтобы времени хватило.

Найол заставил себя наполовину развернуть свиток плотного пергамента, ровно настолько, чтобы свет упал на изображенное художником лицо человека, который весьма интересовал его. Рисункам пришлось проделать долгий путь в седельных сумках, отчего нанесенные цветными мелками линии оказались немного смазаны, однако черты лица оставались отчетливыми и узнаваемыми. Сероглазый юноша, с рыжинкой в волосах. Похоже было, что юноша высок, однако утверждать об этом с уверенностью Найол не стал бы. Если оставить в стороне оттенок волос молодого человека и цвет его глаз, то такой паренек мог бы жить в любом городе, не привлекая к себе особого внимания окружающих и вряд ли вызывая у них какие-то подозрения.

– И этот… этот мальчишка провозгласил себя Драконом Возрожденным? – пробормотал Найол.

Дракон… Это имя заставило Найола ощутить озноб зимы и старости. Прозвание Дракон носил Льюс Тэрин Теламон, так он именовался в те времена, когда обрек на погибель всех мужчин, способных направлять Единую Силу; всех их, живших тогда и рождавшихся впоследствии, обрек он на безумие и смерть – и себя в том числе. Более трех тысяч лет минуло с тех пор, как гордыня Айз Седай и Война Тени положили конец Эпохе легенд. Три тысячи лет прошло, и пусть многое истерлось из памяти людской, но пророчества и легенды помогли не забыть главного. Льюс Тэрин Убийца Родичей. Человек, который начал Разлом Мира – когда безумцы, могущие черпать из той силы, что приводит в движение Вселенную, уничтожали горные хребты, а древние земли тонули под толщей насланных на них морских вод. В те дни лик самой земли исказился, а те, кто сумел выжить, метались, будто лесные звери, убегающие от пожара. Конец всему наступил лишь тогда, когда пал мертвым последний из мужчин Айз Седай. Лишь тогда человеческая раса, истерзанная, рассеянная по миру, смогла начать заново выстраивать свою жизнь из оставшихся обломков – там, где уцелели хотя бы руины. Имя Дракона ожогом горело в памяти человечества, в страшных рассказах матерей передавалось оно детям. И пророчество гласит, что Дракон будет рожден вновь.