Книга секретов - Жаклин Уэст

1

Если вы убеждены, что смерть может настичь вас в любой момент, то едва ли станете засиживаться перед телевизором. Процесс умывания и чистки зубов тоже вряд ли надолго займет ваши мысли. Даже то, что в свое время радовало вас: чтение, рисование или витание в облаках – уйдет из вашей жизни, как не бывало.

Если смерть идет за вами по пятам, все время придется быть начеку. Даже ясным августовским днем, войдя в комнату, вы зажжете все лампы до единой. Вы на удивление хорошо овладеете искусством подниматься по лестнице спиной. Вы никогда не забудете, ни на одну минуту, что трагическая судьба может подстерегать вас за каждой дверью.

У вас останется только два занятия: как можно больше времени проводить с теми, кто вам дорог, и прятаться.

К счастью, Олив Данвуди, коротавшая конец лета именно в такой чрезвычайно неприятной ситуации, имела идеальную возможность предаваться и тому, и другому одновременно.

Каждое утро, как только ее родители погружались в повседневные дела и заботы, Олив надевала старинные очки, висевшие на ленточке у нее на шее. Затем она выходила из спальни в коридор старого каменного дома на Линден-стрит и смотрела, как покрывается рябью поверхность висящих на стенах картин и оживают изображения…

Нарисованная трава колыхалась под дуновением призрачного ветра. Подрагивали ветви нарисованных деревьев. Нарисованные люди двигались, моргали и глядели на нее с холстов.

Ухватившись за раму картины, что висела как раз за дверью ее спальни, Олив вдавливала себя в колышущуюся, похожую на желе поверхность, плюхалась на туманный луг и со всех ног бежала вверх по нарисованному холму в поисках Мортона, своего друга.

Мортону было девять. Мортону было девять куда дольше, чем одиннадцатилетней Олив было одиннадцать. На самом деле, ему было девять дольше, чем Олив вообще жила на свете.

Много лет назад – так много, что за одно только это время можно было состариться и умереть – Мортон жил со своей семьей в доме, стоявшем рядом со старым каменным особняком на Линден-стрит. Соседи не могли не заметить, что в доме творится что-то неладное… как и с семьей МакМартин, что поселилась в нем. Наконец, настал день, когда и родители Мортона, и он сам слишком хорошо узнали, кто живет рядом с ними.

Самого Мортона художник и глава семейства Олдос МакМартин обманом заманил в картину. Сестру Мортона, Люсинду Нивенс, которая надеялась, что МакМартины примут ее в свою семью и обучат секретам колдовства, в конце концов предали и убили те, кому она служила. А что до родителей Мортона, то они исчезли. И никто не знал куда.

Ну… не совсем никто.

Аннабель МакМартин знала.

Но рассказывать не собиралась.

Во-первых, она вообще-то была мертва. Последняя кривая веточка генеалогического древа МакМартинов наконец-то переломилась, и ведьма отошла в мир иной в возрасте 104 лет. Поскольку Аннабель умерла, не оставив наследников, все фамильные сокровища МакМартинов так и остались громоздиться в углах и висеть на стенах старого каменного дома по Линден-стрит. По идее, такое неприятное обстоятельство, как смерть, должно было бы в будущем помешать Аннабель и ее предкам пакостить кому бы то ни было… Но только не в этом случае. Помимо пыльных, странных реликвий МакМартины оставили портреты – волшебные, живые, коварные портреты кисти Олдоса, искусно спрятанные в недрах дома. И все, чего хотели бывшие владельцы, – это вернуть свой дом со всеми его тайнами, могуществом и историей.

Олив пришлось убедиться в этом самым неприятным образом.

Она знала, что живой портрет бывшей хозяйки дома вырвался из темницы и жаждет мести, – именно это заставляло Олив осторожно выглядывать из-за углов и подниматься по лестницам спиной вперед. Порой зрение играло с ней разные шутки, и Олив казалось, будто она замечает в блике на лестничных перилах нарисованный завиток длинных каштановых волос, а над пустым креслом словно парит сияние нити нарисованного жемчуга. Приторно-сладкая, мертво-неподвижная улыбка ведьмы Аннабель словно выплывала из темноты в полуосвещенных комнатах дома.

Такое случалось обычно тогда, когда девочка оставалась одна.

Олив старалась оставаться не одна как можно дольше.

Когда она проводила время с Мортоном, ей было чуть менее страшно: казалось, они разделяли страх на двоих, как дозу мерзкого лекарства, разлитую в две ложки вместо одной. Олив и Мортон вместе скользили через издающие странные звуки захламленные комнаты, то ныряя в Иные места, то выбираясь обратно. Они обшаривали картину за картиной в поисках родителей Мортона, расспрашивали каждого встречного нарисованного жителя. Они переворачивали все нарисованные камни (камни всякий раз поспешно переворачивались обратно), заглядывали в нарисованные окна, подсматривали в нарисованные замочные скважины. Но, проверив под каждым камнем и подглядев в каждую скважину, они так и не нашли ни единой зацепки.

К счастью, сами поиски несколько разбавляли печаль толикой развлечения. Порой Олив и Мортон навещали картину, изображавшую разрушенный замок, и нарисованный привратник с радостью проводил для них очередную экскурсию. Они пугали толстых голубей на тротуаре в нарисованном Париже, перелезали через раму нарисованного бального зала и танцевали под музыку истосковавшегося по слушателям оркестра. Если в кухне никого не было, они ныряли в холст с тремя каменщиками и играли с Балтусом – псом, которого Олив спасла из другого полотна. А в дни, когда Олив и Мортон чувствовали себя особенно отважными, они даже катались на лодке по гладкому серебристому озеру, где когда-то Аннабель бросила тонущую Олив.

Частенько кто-нибудь из котов, хранителей дома, составлял им компанию. Коты могли переходить в Иные места и обратно так же легко, как из комнаты в комнату. Олив часто замечала вдалеке зеленые искорки глаз – или на другом берегу нарисованной реки, или среди искусно выписанных лепестков в цветущем саду – и знала, что коты за ней присматривают.

Но ничто не в силах было прогнать страх окончательно.

А когда минули последние дни лета, над Олив нависло и еще кое-что: словно синяк в мозгу, оно темнело у нее в голове и наливалось болью – больше, чернее и страшнее, чем преждевременная и, возможно, уже надвигающаяся смерть.

Средняя школа.

Знаменитый поэт как-то написал, что «апрель – самый жестокий из всех месяцев». Олив знала это – она наткнулась на стихотворение в пыльной библиотеке особняка на Линден-стрит. Большую часть поэмы она не поняла, но строчку про апрель запомнила – потому что это была очевидная неправда. Как и все дети, Олив знала, что самый жестокий месяц – сентябрь. Вот утром ты просыпаешься и видишь совершенно летнее небо, дует совершенно летний ветерок, и ты улыбаешься в предвкушении целого дня, полного свободы… как вдруг мама кричит, что ты проспала и уже опаздываешь на пятнадцать минут и, если не поторопишься, пропустишь школьный автобус.