Зачет по выживаемости - Василий Гриневич

Зачет по выживаемости ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Но в скафандре своем белоснежном Нет, не сдался смертям астронавт. И опять по просторам безмежным Разнеслось слово звонкое «Старт!» Алексей Гопак, 10 лет Скажи мне, чему ты рад? Постой, оглянись назад! Постой, оглянись назад, И ты увидишь, как вороны кружат И вянет листопад Там, где раньше был цветущий сад! Андрей Макаревич, 26 лет 1

10 мая 2189 года, воскресенье. Вечер.

До зачета — 35 дней и 14 часов

Перед заходом солнца мы разбили лагерь в неглубоком распадке. Вокруг — сумрачные высокие ели. Выше елей — только снежные вершины. Сегодня мы оставили позади последний перевал и спускаемся к базовому лагерю, расположенному на одном из притоков Роны. Остался еще один дневной переход.

Кожа на пальцах рук потрескалась, ломит спину. Лица почернели от горного ультрафиолета, и лишь там, где были солнцезащитные очки, кожа имеет более или менее нормальный оттенок. Холодно. Впрочем, холодно было и вчера, и позавчера, и всю последнюю неделю, пока мы шли через зону вечных снегов. Не верится, что где-то в мире существует теплое море, жаркое солнце, и раздетые люди играют в пляжный волейбол на горячем песке. Невозможно представить. Это что-то из области фантастики. Прекрасно представляется метель в лицо, ледяное крошево под ногами, пар, толчками вырывающийся изо рта, и Алексей, который скользит вместе с рюкзаком в расщелину.

Сейчас Алексей сидит, прислонившись спиной к моей спине, и греет ладони об чашку с обжигающим кофе. Потрескивает костер, и, когда пламя вспыхивает сильней, из темноты выступает наша палатка. По другую сторону костра ужинают Юра и Валентин. Гриша отказался от ужина, пробормотав сквозь сон, что от нашего варева у него желудок сводит, и завтра в лагере он поест, как белый человек.

Инструктор курит. Он вышел к нам по пеленгу сегодня днем у границы ледника и подсказал место, где лучше разбить лагерь. Он сидит у костра длинный, как жердь, худой, такой, как часто изображают Дон Кихота: костистое, удлиненное лицо, уголки губ опущены. Я знаю его пять лет — он всегда один и тот же: невозмутимый, худой, в профиль похож на Ламанчского рыцаря Печального Образа. Возможно, это прозвище, Дон Кихот, в конце концов, приклеилось бы к нему, если бы он не исповедовал совершенно другую, отличную от дон-кихотовской философию. Впрочем, некоторое время, я помню, за ним ходило прозвище Идальго, скорее, по созвучию: Виталий — Виталька — Идальго. Звали его Виталий Брониславович Поль и был он в Днепропетровской Астрошколе инструктором по выживаемости.

Иногда я ловлю себя на том, что среди суеты, толкотни, напора жизни стоит на мгновение отвлечься, оглянуться вокруг, и покажется все как будто впервые увиденным, полуреальным. Как правило, это чувство возникает в начале или в конце какого-то цикла. Например, сейчас, когда мы последний раз греемся около костра, а завтра будет базовый лагерь, стратоплан, а потом выпускной зачет по выживаемости. Я помню, пять лет назад, на следующий день после поступления в Днепропетровскую Астрошколу, я впервые пережил подобное ощущение, и пробудил его во мне именно Поль. Было второе сентября 2184 года…

Я никогда не слышал голоса такого густого тембра.

— Задумаемся об общем принципе, по которому живет и действует человек во враждебном ему окружении. Практика выживаемости — всего лишь инструмент в достижении цели.

Несмотря па крайнюю худобу, голос у него такой, каким обычно пугают малышей. Закрой глаза — и можно ясно представить себе этакого Карабаса Барабаса, огромного, с горящими, как уголья, глазами, повелителя кукольного народца. Но нет: я открываю глаза и вижу все тот же худощавый профиль, никакого напора во взгляде, взгляд вообще направлен куда-то на тополя за окном, словно он не лекцию читает для курсантов, а рассуждает сам с собой о вещах банальных, тысячу раз уже обговоренных, а потому никому не интересных.

— В масштабе Управления Косморазведкой у вас нет индивидуальности. Вы представляете собой безликую статистическую единицу. В худшем случае — несколько строчек в сводке потерь. Никого не интересует, как вы выглядите, что любите или ненавидите, с кем дружите. Однако, получив диплом, вы становитесь определенной материальной ценностью, стоимость которой постоянно возрастает. Цена опытного пилота, повторяю, опытного пилота, включающая в себя образование в Астрошколе, курсы переподготовки, ежегодную страховку и так далее, соизмерима с ценой небольшого ракетоплана. Через десять-двенадцать лет вы будете стоить дорого, очень дорого. — Он переводит взгляд с начинающих желтеть тополей на нашу аудиторию и делает небольшую паузу. Ничего нельзя прочитать в его глазах, как в темном выключенном экране — безмятежная пустота какая-то, как в небе, как ничего нельзя прочитать в деревьях или в закате. А как было бы здорово написать: «В его глазах угадывался ледяной холод пространства, затаенная скорбь» или что-то подобное в этом роде, не менее эффектное. Неопределенного камуфляжного цвета были у него глаза, и не сквозил в них ни пронизывающий вселенский холод или ураганные порывы, и не накатывал звездный прибой.

— Главное в практике выживаемости — горький опыт. К сожалению, его нельзя преподать. Его можно только нажить. То, что можно преподать, — это навыки, стереотип поведения, которые помогут приобрести этот опыт. Мы будем учить вас умению мгновенно концентрироваться в любой ситуации, переносить жару, холод, жажду, голодать по двадцать дней, лазить по скалам, прыгать с высоты, задерживать дыхание на пять минут, не бояться боли, будем тренировать ваши память и мышцы. Но это — тренаж тела, а высшей степенью защиты является понимание внутренних законов мира и взаимосвязи явлений, — все это излагается ровным голосом, и про скалы, про жару, холод и жажду. А за стеной — начало сентября, теплое солнце, и не верится ни в какую чертовщину, и жизнь кажется прекрасной и вечной.

— Мы начинаем наши занятия с освоения навыков психофизической реанимации. Это — до определенной степени искусство, как и вообще вся наука выживаемости. Мы начинаем курс с реанимации, чтобы вы лучше поняли, что человек смертен. К сожалению, в вашем возрасте в это верится с трудом, однако каждый из вас рано или поздно… умрет. Если дошло дело до реанимации, значит, вы полностью провалили хрестоматийную программу выживаемости, которую я постараюсь в вас вложить.

Лицо его отличалось скупостью мимики и какого-то странного оранжевого оттенка загаром, словно все эмоции выгорели в нем, оставив на коже несмываемый оранжевый отблеск. Если бы не этот оттенок — ничем не примечательное лицо, человек из толпы, на улице скользнешь по такому взглядом и тут же забудешь, словно и не было его никогда в твоей жизни. Никаких обезображивающих шрамов, повязки через слепой глаз, как я раньше себе представлял профессионала по выживаемости, — очень заурядные черты.