Сыщик и канарейка - Алиса Дорн

Тихие воды

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ,

в которой доктору напоминают, что провинциальные города, равно как и тихие воды, таят в себе множество опасностей

Доктор

Чтобы получить представление о семье, достаточно посмотреть, кто приходит к ним на обед. В доме моего отца огромный, способный уместить сорок едоков стол накрывался на три персоны – и только гулкое эхо разносилось под каменными сводами Эльмсбери-холла. У Эйзенхартов разговоры никогда не умолкали. В особняке на набережной бывали гости самых различных профессий и сословий: подруги их дочери и бывшие однокурсники зятя, подчиненные сэра Эйзенхарта, с которыми он проводил совещания во время званых вечеров, приехавшие с визитом родственники, дамы из благотворительного общества, совершенные незнакомцы, которых притаскивал их сын… И, собственно, сам Виктор, вечно опаздывавший к назначенному часу.

– Прости, задержался. Убийство.

Эйзенхарт-младший влетел в обеденную залу, чмокнул мать в щеку и уселся слева от нее, заталкивая салфетку за воротник. Леди Эйзенхарт улыбнулась сыну и укоризненно покачала головой. По мнению супруги начальника городской полиции, убийство не являлось достаточной причиной, чтобы пропустить обед.

– Где Шон? – кротко спросила леди.

– Пришлось оставить Брэма там. Кто-то должен сопроводить тело в морг. Не переживай, – успокоил Виктор мать, пока слуга наливал вино. – Захвачу ему что-нибудь из дома. Голодным ребенок не останется.

«Ребенок», на правах родственника проживавший у Эйзенхартов, был восемнадцатилетним детиной под два метра ростом и с недавних пор – сержантом полиции. Что не мешало леди Эйзенхарт его всячески опекать.

Как, впрочем, и меня.

Стремление окружить заботой всех обездоленных мира сего было в крови у подопечных Мэри-Голубки, покровительницы филантропов и добровольцев.

– Что произошло? – поинтересовался сэр Эйзенхарт.

– Барона Фрейбурга выловили из реки. Мой начальник отправит кого-нибудь к тебе, как только Шон ему доложит. Хотя он может решить, что это и не обязательно. Все равно я тебе расскажу. Алистер, да отдайте, наконец, поднос, я способен положить себе картофель! – Отвоевав у слуги гарнир, Виктор продолжил: – Строго говоря, выловили барона утром. Но это случилось у Кладбища висельников, вне нашей юрисдикции. Пока доставили в местный участок, пока выяснили, кто он… Но труп довольно свежий. Рыбы даже обглодать толком не успели.

Я машинально перевел взгляд на сестру Виктора. Леди Луиза, периодически оглаживавшая большой живот, с любопытством слушала рассказ брата. Не похоже, чтобы ей становилось дурно от подробностей.

– Несчастный случай?

– Точно нет. Увидишь, – ухмыльнулся Виктор, берясь за бокал.

Единственным, кому за столом было не по себе, казался барон Истон, супруг леди Луизы. Мы обменялись понимающими взглядами: два чужака в этой странной семье…

Я познакомился с Эйзенхартами на похоронах родителей. Они погибли внезапно: поместье охватил пожар. Меня спасло, что неделей ранее я вернулся с каникул в интернат.

Стоя у могилы, я не сразу понял, что хотела от меня незнакомая женщина. Отец не разрешал матери поддерживать связь с ее бывшей семьей; я даже не подозревал, что у меня есть тетка. Я тогда подумал, что она одна из многих, кто решил воспользоваться моментом, чтобы попросить об услуге во имя старой дружбы. Но леди Эйзенхарт не стала просить. Вместо этого она обняла меня и пообещала, что больше «бедный мальчик» не останется один.

Добросердечная леди была готова забрать меня к себе, но ее супруг напомнил, что, получив при рождении благословение Змея, патрона врачей и целителей, я имел право на обучение в любом медицинском учебном заведении империи. Я мог отправиться с ними в Гетценбург или поступить в училище для одаренных сирот при Королевской и Императорской военно-медицинской академии. Я выбрал академию.

Долгое время Эйзенхарты оставались для меня именами на поздравительных открытках. После учебы я отправился по распределению в Альсизар. Четвертая колониальная война длилась к тому моменту уже пятый год и постоянно требовала свежей крови. Затем были назначения в Шакрем и Южную Веспасию, и другие… Пока моя карьера не оборвалась. Ранение не позволяло мне больше работать хирургом. Меня отправили на пенсию. В тридцать лет я оказался свободен от службы и дара – и не знал, что с этим делать.

Тогда леди Эйзенхарт снова написала, приглашая посетить их. Прожив несколько месяцев в метрополии и обнаружив, что мне это больше не по карману, я как раз задумывался о переезде и не стал отказываться от ее предложения. А спустя неделю пребывания в гостях наткнулся в «Гетценбургских новостях» на объявление о вакансии ассистента профессора на медицинском факультете с жалованием в тысячу шиллингов в год и бесплатной garçonnière [1] в университетском кампусе – и решил откликнуться. Из всех доступных мне теперь видов деятельности этот был самым близким к моей прошлой профессии.

– Кстати, Роберт! – Виктор будто услышал мои мысли. – Как успехи на кафедре танатологии?

– Боюсь, это сложно назвать успехами.

Танатология занималась человеческими воскрешениями. Если духи способны оживить человека, почему этого не может наука? Увы, смерть была поразительно упряма. Созданная на основе исследований Эшенбаха методика позволяла вернуть душу в мертвое тело, но до сих пор ресуррекции, произведенные по воле ученых, редко длились более нескольких минут. Другой проблемой была вечная нехватка материала: родственники погибших даже в наш век оставались достаточно суеверны, чтобы запрещать использование тел.

– По сути, до конца месяца мне нечего делать в лаборатории, – признал я.

– Значит, вы не откажетесь помочь полиции?

Просьба Виктора меня удивила: управление редко обращалось на кафедру. Но не насторожила. А зря…

На следующее утро я отправился в университетский морг, куда Виктор пообещал доставить тело. У дверей меня ждал Брэмли, от холода шмыгавший веснушчатым носом. При виде меня он вытянулся по стойке смирно.

– Детектив Эйзенхарт велел мне остаться на случай, если у вас будут вопросы.

Я рассеянно кивнул. Несмотря на то что мы постоянно виделись в доме Эйзенхартов, мне никогда не приходило в голову заговорить с Шоном: разница в возрасте не способствовала общению. Как и его странная привычка робеть при виде меня.

– У меня должны быть вопросы? – коротко поинтересовался я.

– Никак нет, сэр.

Лицо Брэмли приняло страдальческое выражение, которое я понял, как только откинул простыню с трупа.