Одиночество дипломата - Леонид Спивак

Ревекке, Анне, Виктории, трем поколениям моей семьи

На юге небо всегда кажется выше. Когда опускаются сумерки и верхушки кипарисов застывают на фоне глубокой синевы, кажется, что воздух напоен бархатистым ароматом вечнозеленой тропической растительности. «Добрый старый американский Юг», край резких контрастов под ярким солнцем, давно уже стал легендой. Ушла в небытие размеренная и утонченная жизнь старых усадеб. Унесены ветром балы и дуэли, южные традиции и предрассудки. Стали героями исторических романов плантаторы и генералы, салонные красавицы и светские львы, а в каждом американском городе, большом или малом, есть памятник погибшим в годы жестокой войны, расколовшей страну на Север и Юг.

Иуда Филипп Бенджамин

В эпицентре этого крупнейшего в американской истории шторма оказался человек, судьба которого и по сей день вызывает разноречивые отклики. Он был одной из ключевых политических фигур XIX века. Ныне имя его нечасто упоминается даже в самых кропотливых трудах американских историков. Иуда Филипп Бенджамин — блистательный юрист, сенатор США, известный предприниматель, незаурядный государственный деятель — коллизий его жизни хватило бы на несколько человеческих судеб. Однако даже для близких ему людей «Принц Конфедерации» так и остался загадкой.

Мальчика-первенца назвали Иудой. Имя было традиционным для патриархальной религиозной семьи. В память Иуды (Иегуды), родоначальника одного из двенадцати колен Израилевых, были названы многие герои древней еврейской истории. Но в христианском мире с этим именем ассоциировался совсем другой библейский персонаж.

Иуда Филипп Бенджамин появился на свет 6 августа 1811 года. Звезда удачи не сияла над его головой. Он был одним из шестерых детей Филиппа Бенджамина, хозяина небольшой лавки на острове Сент-Томас, принадлежавшем в ту пору британской Вест-Индии, а ныне — Виргинским островам, протянувшимся узкой полоской в Карибском море. Лежащие на пересечении морских торговых путей между Европой и Америкой, эти острова издавна манили к себе людей, по разным причинам не ужившихся в Старом Свете.

Когда-то Филипп Бенджамин держал крошечный магазинчик в еврейском квартале Лондона. Наполеоновские войны сильно ударили по всей английской торговле. Разорившийся коммерсант решил попытать счастья за океаном, в Вест-Индии, где у родственников его жены, Ребекки Мендес, неплохо шли дела.

Отец Иуды оказался не самым удачливым бизнесменом: нужда по-прежнему следовала за ним по пятам. Через несколько лет угроза очередного разорения заставила семейство перебраться в Соединенные Штаты. Здесь они несколько раз переезжали с места на место, пока не осели в 1821 году в Чарльстоне, тогдашней столице штата Южная Каролина. Отсюда и начал свое восхождение один из самых ярких и загадочных американских политиков XIX столетия.

Чарльстон был первым городом в Новом Свете, который предоставил право голоса нехристианам. В колониальные времена Южная Каролина управлялась согласно хартии 1669 года, составленной великим английским философом Джоном Локком. Хартия гарантировала свободу совести всем поселенцам, среди которых были отдельно упомянуты «язычники, евреи и сектанты». Во время Войны за независимость США большинство иудеев-южан сражалось на стороне генерала Вашингтона, многие были офицерами его армии. Со временем в Чарльстоне образовалась самая крупная еврейская община на юге страны.

Впоследствии, в кругу вашингтонских друзей, Иуда Бенджамин с радостью вспоминал свои детские годы в Чарльстоне. Семью по-прежнему кормил небольшой магазинчик в районе порта. Запах сушеных тропических фруктов, специй и кокосового масла в лавке, шум порта с боцманскими свистками и многоязыкой матросской речью, неповторимое дыхание южного моря составляли аромат детских воспоминаний сенатора. Вероятно, отсюда берет начало глубокая привязанность к старому американскому Югу, на долгие годы определившая его жизненный выбор.

Подлинной главой семьи была Ребекка. Иуда никогда не упоминал отца, но бережно относился к матери. Дальние родственники вспоминали ее как женщину с сильным характером, которая, невзирая на бедность, умела высоко держать голову. Однажды, как пишет первый биограф Бенджамина П. Батлер, более обеспеченная сестра Ребекки прислала ей из Вест-Индии сундук с дорогим постельным бельем. Нераскрытый сундук был тотчас отослан обратно с уверением в полном благополучии.

Будущий член кабинета министров Конфедерации учился в школе для бедных детей. Мальчик демонстрировал несомненные способности. Иуда запоминал книжный текст страницу за страницей и с легкостью цитировал огромные поэмы. Но много ли было в Чарльстоне возможностей для бедного иммигранта, пусть даже и с искрой Божьей?

Все изменилось в тот день, когда на пороге лавки появился Мозес Лопес, богатый и уважаемый в еврейской общине предприниматель, известный своей благотворительностью. Он предложил Филиппу и Ребекке отправить мальчика в Йельский университет и дал существенную сумму для поступления. В это было трудно поначалу поверить: в Йель посылали учиться своих сыновей аристократические семьи Юга. Вступительный экзамен в университет включал проверку знания греческого, латыни и математики, а также осведомленности в трудах древних — Вергилия, Цицерона, Саллюстия. Но четырнадцатилетний Бенджамин справился с первым в жизни серьезным испытанием. Часть необходимой платы за его учебу внесло еврейское общество помощи сиротам. Ради сына Ребекка проглотила свою гордость.

Когда низкорослый Иуда Бенджамин надел черно-белую форму студента Йеля, он оказался самым младшим среди учащихся. Единственный в те времена иудей в одном из старейших университетов Америки был фигурой экзотической — иммигрант и провинциал среди отпрысков плантаторских семей Юга и денежной аристократии Севера. Университет, расположенный в сердце Новой Англии, оставался цитаделью пуританского консерватизма. Все студенты были обязаны к последнему удару колокола успеть на утреннюю службу, которая начиналась зимой в шесть часов утра, а летом — в пять. Программа первого года включала изучение античных историков Геродота, Тита Ливия, Тацита, а также географии, астрономии, тригонометрии. О трудностях науки говорит одна из тогдашних традиций йельских студентов: в конце учебного года хоронить одну из пяти книг Евклида.