Шелепин и ликвидация Бандеры - Леонид Млечин

От автора

25 декабря 1958 года председателем Комитета государственной безопасности был назначен Александр Николаевич Шелепин. Ему было всего сорок лет. Он никогда не служил в госбезопасности. Отказывался от назначения.

Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев наставительно пояснил, что работа в КГБ — это такая же партийно-политическая работа, но со спецификой. В комитете госбезопасности нужен свежий человек, который был бы нетерпим к любым злоупотреблениям со стороны чекистов. И в заключение, вспоминал сам Шелепин, Никита Сергеевич неожиданно сказал:

— У меня к вам еще просьба: сделайте все, чтобы меня не подслушивали.

Хрущев доверял Шелепину, считал его своим человек. И вознес очень высоко. Пост председателя КГБ станет для Александра Николаевича лишь ступенькой на пути к Олимпу. Но первым человеком в стране он не станет.

Эта книга не появилась бы на свет, если бы много лет назад я не познакомился с Александром Николаевичем Шелепиным. Это произошло в середине семидесятых годов на Северном Кавказе, в городе Железноводске, известном своими минеральными водами. Я учился тогда в московском университете и жарким летом оказался вместе с родителями в санатории «Дубовая роща», где поправляли здоровье те, кто, говоря медицинским языком, жаловался на органы пищеварения.

Место не слишком веселое, но располагающее к раздумьям. Три раза в день обитатели санатория организованно направлялись к живительному источнику, потом располагались в столовой. Санаторий был для начальства, поэтому все друг друга знали, встречали и провожали друг друга в соответствии с занимаемой должностью. Разница в служебном положении ощущалась во всем. Скажем, обитатели люксов сдавали анализы без очереди, а сеансы массажа у них были подлиннее.

Пожалуй, единственным свободным от чинопочитания был я — как лицо в ту пору очень молодое и неноменклатурное.

Среди отдыхающих выделялся посол в одной из скандинавских стран, бывший партийный работник из Сибири, с роскошной седой шевелюрой, доброжелательно посвятивший меня в тонкости дипломатического протокола. Единственный трехкомнатный люкс занимал мрачный заместитель министра внутренних дел. Его замкнутость и тоскливое выражение лица объяснялось необходимостью в течение месяца ограничивать себя в самом необходимом. Рассказывали, что весь срок в санатории замминистра крепче минеральной воды ничего в рот не берет, зато остальные одиннадцать месяцев ни в чем себе не отказывает. Но будто бы чем больше коньяка выпьет, тем лучше работает. Говорили, что даже во время заседания коллегии министерства он вдруг просил разрешения выйти.

Министр, понимая, в чем дело, не возражал. Замминистра поспешно уходил в свой кабинет, вынимал из сейфа вожделенную бутылку пятизвездочного, делал порядочный глоток и, вернувшись в зал заседаний, выступал разумнее всех.

С главным редактором одного партийного журнала, тоже поправлявшего здоровье в санатории, мы вместе оказались в кинозале. Показывали модный тогда фильм, где парочка (весьма целомудренно) предавалась любви подальше от шума городского. Выходя из зала, я из вежливости поинтересовался у главного редактора:

— Как вам понравился фильм?

Он изумил меня ответом:

— Я еще не готов ответить на этот вопрос.

На следующее утро, увидев меня, он отвел меня в тенек и сказал:

— Ты спрашивал вчера о фильме. Так вот…

И главный редактор, бывший заведующий сектором отдела пропаганды ЦК КПСС, изложил мне выдержанную, четкую, глубоко партийную оценку: с одной стороны, с другой стороны, вместе с тем… Я восхитился: это было железное правило, привычка, впитавшаяся в плоть и кровь — ни одного необдуманного и невзвешенного слова! Прежде чем что-либо сказать — подумай! Даже в разговоре с каким-то студентом.

Но главный редактор был светочем мысли и просто даже вольнодумцем по сравнению с нашим соседом в столовой.

За нашим столиком оказался первый секретарь Пятигорского горкома Иван Сергеевич Болдырев, сравнительно молодой человек. Он почему-то держался крайне настороженно. Избегал общения с другими отдыхающими и только осматривал высокопоставленных чиновников внимательным взглядом. Сам он ни о чем не рассказывал. На вопросы отвечал, хорошенько подумав, и только на нейтральные темы — о семье, о сыне, которому подарил только-только появившиеся тогда электронные часы по случаю поступления в Бауманское училище.

Иван Сергеевич, видимо, еще крепче редактора партийного журнала усвоил, что молчание — золото. Ей-богу, свет не видел более осторожного человека.

Я заметил, что наш сосед почему-то никогда не подходил к отдыхавшему в том же санатории своему непосредственному начальнику Виктору Алексеевичу Казначееву, второму секретарю Ставропольского крайкома партии. Они словно не замечали друг друга. Видно, отношения в краевой верхушке были непростые.

Казначеев был человек иного типа, чем Болдырев, очень заметный и даже шумный. Официантки так и порхали вокруг него, готовые исполнить любое желание второго человека в крае. Санаторий хотя и подчинялся Москве, но находился на территории края, и Казначеев вел себя по-хозяйски. Кстати говоря, имя главного хозяина — первого секретаря Ставропольского крайкома — в разговорах ни разу не возникло. А ведь это был не кто иной, как Михаил Сергеевич Горбачев. Пройдет каких-нибудь пару лет, и его имя услышит вся страна.

Характерно, что Горбачев впоследствии забрал Виктора Казначеева в Москву, но дал ему сравнительно невысокую должность заместителя министра. А нашего соседа-молчальника, Ивана Болдырева, посадил на свое место, сделал хозяином огромного края.

Но все лечившиеся в санатории начальники в упор не замечали одного из отдыхающих, немолодого уже человека в трикотажной рубашке с короткими рукавами. И не потому, что он никому не был известен. Совсем наоборот. Его-то знали все и каждый! Но, встретив его в столовой или на дорожке, ведущей к источнику минеральной воды, те, кто постыдливее, отводили взор и заговаривали с женой, остальные равнодушно скользили по нему взглядом, даже не делая попытки поздороваться.

Одинокий отдыхающий находился в опале. Это было страшнее, чем проказа. Решительно никто не желал оказаться рядом с ним даже в лифте или тем более сесть за один столик. А вдруг кто-то доложит о странном интересе к опальному политику? О чем это он с ним говорил? Подсел к нему… Прогуливался вместе… А зачем? Уж не группа ли сколачивается, может быть новая политическая оппозиция? Это что же, вызов генеральному секретарю? И все, и конец карьере…

В роли санаторского прокаженного пребывал Александр Николаевич Шелепин, недавний член политбюро. Бывшего комсомольского вожака, бывшего председателя КГБ, бывшего главу комитета партийно — государственного контроля, бывшего секретаря ЦК и заместителя председателя Совета министров СССР перевели — словно в насмешку — на незначительную должность во второразрядное ведомство.