Контрреволюция. Как строилась вертикаль власти в современной России и как это влияет на экономику - Сергей Алексашенко

* * *

Современная история – опасный предмет. Гаспаров в «Записях и выписках» [1] пишет: «В школьную программу ее ввели при Наполеоне III. “Угодничество сделано предметом школьного изучения” (Дневник Гонкуров, окт. 1863)». Нет сложнее материи для изложения, чем неостывшее, неуложившееся, не до конца известное прошлое – ибо, увы, число участников битвы при Аустерлице нам известно лучше, чем число участников митинга, прошедшего пять лет назад, ибо одни источники говорят одно, другие другое, все они пристрастны, а обилие данных и «свидетельств» не облегчает, но осложняет задачу.

Угодничество, которым возмущались братья Гонкур, – понятная угроза, безобразная Сцилла, которая всегда перед глазами. Образцов ее много, они более или менее хорошо оплачиваются в момент написания и немедленно забываются на следующем историческом повороте. Но ничем не симпатичнее сестра ее Харибда: назидательный памфлет, многословное осуждение исторического процесса, пошедшего не так, как автору хотелось бы, облитое горечью и злостью собственного производства, с непременно подразумевающимся «меня слушать надо было!» в качестве вывода.

Второй жанр по крайней мере имеет преимущество занимательности: официальные песнопения юстинианова историографа Прокопия не читает никто, а кой-какие пассажи из его жуткой Anekdota знакомы даже тем, кто не знает, где находилась Византия. Беда в том, что, судя по всему, развеселые истории про императора и его жену, которые госпропагандист записывал по ночам, еще меньше соответствовали исторической действительности, чем его дневной панегирик «О постройках».

Книга, которая лежит перед читателем, ставит целью описать политико-экономическую историю постсоветской России через призму череды решений, принимавшихся ее политическим руководством. Это столь же амбициозная, сколь и рискованная задача: кириллическое печатное пространство полно текстами разных объемов на эту тему, в жанрах от апологетики до апокалиптики – к сожалению, на этом алфавит возможностей обыкновенно и заканчивается.

«Контрреволюция» Сергея Алексашенко – не мемуары обиженного отставника, не перечень болей, бед и обид и не каталог катастрофических прогнозов, а добросовестный и детальный труд, плодами которого может пользоваться и тот читатель, который не разделяет ни выводов автора, ни его предпосылок.

То, что автор, не будучи ни летописцем режима по должности, ни, в строгом смысле, академическим исследователем, проделал эту масштабную работу по описанию в точных правовых и административных терминах, со ссылками на первоисточники и статистическими данными, всех основных политических и экономических событий последних 20 лет в их взаимосвязи и логической последовательности, не может не вызывать глубокого уважения. От консолидации нефтяных активов до сменяющихся волн партийных реформ, трансформаций судов и прокуратуры, взаимоотношений центра и регионов, изменений законодательства о медиа и интернете – события политической истории России описаны не в терминах газетных вырезок, публично сказанных слов и персональных историй (хотя это в книге тоже есть), а через призму политических решений, связанных внутренней логикой.

Но в этой самой внутренней логике лежит еще одна ловушка, легко поглощающая всякого, кто возьмет на себя смелость описывать недавний и незаконченный исторический период. Шопенгауэр писал, что подобно тому, как свет лампы превращает царапины на столе в концентрические круги, огонь нашего эгоизма стягивает все случайные события вокруг единого центра. Для человека вообще центром является он сам, а вот для интеллектуально амбициозного автора им обычно становится любимая концепция или верование, под которое подверстываются все явления бытия. Их выстраивают в стройные шеренги и поручают маршировать к победе коммунизма, второму пришествию, неминуемому краху или триумфу добродетели над пороком. Не навязываем ли мы истории задним числом либо повторяющуюся неизбежность, либо персонализированный злой умысел?

Существует полезный тест на деперсонализацию, которому можно подвергать любые политологические труды или публицистические тексты о политических процессах: мысленно уберите из них все фамилии. Если смысл сохраняется, значит, он и первоначально был. Если же нет – перед вами либо набор мнений автора о своих знакомых, либо каталог сплетен. «Контрреволюция» благодаря исследовательской объективности и объему привлеченного материала легко избегает притягательной пропасти, заполненной сочинениями на тему «Как пришел один плохой человек и сделал всё плохо». Притом, что описанию происхождения и жизненного опыта, влияющего на принятие решений, в книге уделено некоторое внимание, переходом на личности автор не занимается.

Смысл и содержание этого труда (определение «труд» книге подходит как никакое другое) – описание механизма принятия решений. За перечнем событий и объяснением их причин и следствий встает не чья-то сатанинская воля и не унылая «историческая колея», а очертания машины власти – политической системы, нацеленной на самосохранение, расширение своей ресурсной базы и концентрацию рычагов влияния на окружающую реальность. «Контрреволюция» – история успешной концентрации, история незаконченная, потому что историко-политические процессы по природе своей бесконечны. Что еще интереснее, они не знают логического завершения: так, концентрация власти никогда не остановится и никогда не дойдет до стадии монополизации (одно вытекает из другого). Идеальные типы политических систем – «полные» демократии или чистые диктатуры – потому и называются идеальными типами по Гегелю, что представляют собой полезные абстракции. Заслуга автора – в добросовестном и документально подтвержденном отображении многообразной реальности, даже тогда – особенно тогда, – когда она не укладывается в схему.

Мне в жизни повезло – я был участником великой русской революции, когда тоталитарное государство с плановой экономикой трансформировалось в государство с рыночной экономикой, пытающееся двигаться в сторону развитой демократии. Я считал тогда (впрочем, так же считаю и сегодня), что Россия может быть процветающей, только двигаясь в этом направлении, и, как мог, способствовал этому. Почти 10 лет, с 1989 по 1998 г., я проработал в различных государственных структурах, и, безусловно, то, что было сделано в те годы, в какой-то мере является и результатом моего труда. Что-то удалось, что-то нет, где-то были успехи, а где-то провалы. Но к концу 1990-х у меня сложилось ощущение, что, несмотря на все трудности и проблемы, Россия уверенно движется к намеченной цели.

И вдруг ситуация начала меняться: одно за другим происходили события, которые показывали, что достижения реформ далеко не так прочны. Принимались законы, которые разворачивали нашу страну в прямо противоположную сторону – в сторону недемократических методов правления и восстановления доминирующей роли государства в экономике. Для меня эта смена вектора движения стала заметна достаточно быстро, и я последовательно говорил об этом в своих публикациях и в радио- и телеинтервью. Я давал достаточно пессимистические прогнозы относительно перспектив развития российской экономики, постоянно слыша упреки в том, что я «не вижу хорошего» и «рисую мир только черной краской».