Сокровища царя Камбиза - Деннис Уитли

Его превосходительству

Рассел-паше в знак дружбы,

восхищения и благодарности

за центральную тему этого

романа, которую он подарил

мне однажды вечером в Каире,

рассказав о погибшей армии Камбиза

Я поступил на дипломатическую службу двадцати трех лет, но из-за скандальной истории вынужден был подать в отставку, не достигнув и двадцати пяти. Наивно было полагать, что мне удастся одержать верх над О’Кивом, человеком значительно старше и опытнее меня, и, если бы не моя дурацкая самонадеянность, Каррутер не покончил бы с собой полтора года назад, а я не оказался бы сейчас в Египте.

Трудно сказать, закончу ли я свои записки прежде, чем О’Кив разделается со мной, но, может быть, они все же помогут кому-нибудь свести счеты с этим негодяем. Однако начну с самого начала.

При крещении меня назвали Гюго Джулиан Дю Кроу Фернхест, но последнее время мне пришлось жить под именем Джулиан Дэй. Я родом из Глостершира и вырос в старинном родовом поместье Квинс Эйкрс под присмотром родного дяди, генерал-майора в отставке, человека весьма ограниченного, но безукоризненно честного.

Я познакомился с О’Кивом на последнем курсе Оксфорда, когда он приехал на уик-энд в гости к Ворбуртону — толстому и слабохарактерному интеллектуалу.

Сам О’Кив отнесся ко мне очень доброжелательно. Скорее всего, он знал о моих намерениях стать дипломатом — в Оксфорде мне предсказывали блестящую карьеру — и решил, что впоследствии я могу быть полезен.

Однако несколько слов, которыми обменялись О’Кив и Бела Лазадок, также присутствовавший на приеме, подсказали мне, что, помимо дипломатии, он интересуется и еще кое-чем. Они говорили по-венгерски и, естественно, не предполагали, что я вместе со смешанной родословной унаследовал способности к языкам. По национальности и по воззрениям я, без сомнения, британец, но моя мать была родом из Австрии, и я многим обязан своему австрийскому дедушке, с которым, едва научившись ходить, часто проводил время.

— Удалось ли вам вчера узнать что-либо стоящее? — спросил О’Кив у Лазадока.

Совершенно случайно я был в курсе, что венгр, подававший как инженер большие надежды, накануне посетил завод Морриса, где проводились эксперименты с новым танковым двигателем. Я, к сожалению, не расслышал ответа Лазадока, но об этом стоило шепнуть одному из моих друзей в Уайтхолле.

Несколькими неделями позже Лазадок поспешно прервал учебу в Оксфорде, и вскоре я узнал, что венгра выслали из страны. Против О’Кива не было никаких улик, и, поскольку он являлся британским подданным, избавиться от него было не так легко. Но эпизод с танковым двигателем показал мне, что О’Кив не гнушался шпионской деятельностью. Поэтому, встретив О’Кива два года спустя в Брюсселе, куда получил первое назначение, я намеренно приветствовал его попытку возобновить знакомство, хотя мне было известно правило, запрещавшее работникам дипломатической службы заниматься контрразведкой. Однако в то время я достаточно самонадеянно полагал, что смогу перехитрить его, и позволил себе увлечься перспективой вытащить на берег рыбу, которую наши секретные службы никак не могли поймать.

Нет необходимости вдаваться в подробности дела, в котором я, увы, оказался всего лишь пешкой в чужих руках. О’Кив — странный человек, не особенно привлекательный с виду, высокий, худой, с вьющимися пепельно-седыми волосами, скорее напоминающими парик; у него маленькие, быстрые глаза, небольшой подбородок и жесткий, похожий на крысиный капкан, рот. Я испытывал к нему острую неприязнь, но, беседуя с ним, моментально попадал под обаяние его интеллекта и огромной эрудиции.

Как и у многих талантливых людей, тщеславие было его слабым местом, и он не мог удержаться, чтобы время от времени не намекать о тайной власти, которой обладал. Мало-помалу я узнал, что он один из семи человек, контролировавших обширную преступную организацию.

Мне тогда казалось, что он видел во мне своего последователя. Он всегда говорил о том, что противостояние силе закона невероятно возбуждало его и доставляло ему удовольствие, и, искажая истинную картину, действительно заставлял забыть о грязи, неизбежно сопутствующей этому.

Выгода, как будто, совершенно не интересовала его — он уже обладал всем, что было доступно за деньги.

Игра в кошки-мышки продолжалась около трех месяцев, пока О’Кив не сказал мне, что все члены Большой Семерки прибывают на следующей неделе в Брюссель для ежегодной встречи, и намекнул, что у них есть некая ценная для нашего посольства информация. Я решил рассказать обо всем первому секретарю Тому Каррутеру. Каррутер обозвал меня идиотом, ибо я, многообещающий молодой дипломат, сунул нос в совершенно не свои дела, но тем не менее не смог скрыть изумления перед значительностью предстоящего события и, в конце концов, согласился встретиться с О’Кивом. Много позже я с горечью осознал, что, втянув Каррутера, сделал именно то, чего добивался О’Кив: его не интересовала мелкая рыбешка вроде меня.

Мы встретились с Закри-беем, лордом Гэвином, Японцем и другими членами этой дьявольской Большой Семерки. Каждый из них по-своему положению стоял куда выше той прослойки общества, где полиция обычно ищет преступников.

В ту ночь, когда О’Кив захлопнул ловушку, я едва не лишился жизни. Лишь совершенно случайно я не проглотил всю предназначенную мне дозу яда, но врачам пришлось несколько дней бороться за мою жизнь.

Никто не знает, что они сделали с Каррутером. Скорее всего, он был просто загипнотизирован, поскольку в ту ночь взял некоторых членов Большой Семерки с собой в посольство.

Ночной сторож заметил свет в канцелярии в столь необычный час, но, увидев раскрытый сейф и первого секретаря, дружески беседующего со своими, как он предположил, друзьями, ушел, подумав, что они заняты срочной работой.

Из сейфа ничего не пропало, документы были в образцовом порядке, и, хотя утром бельгийская полиция подобрала меня, полумертвого, в сомнительном квартале города, можно было избежать расследования, если бы не жена посла Джорджа Хогана, всегда совавшая нос не в свои дела. Жена ночного сторожа рассказала горничной леди Хоган о странных людях, с которыми мистер Каррутер просидел всю ночь в канцелярии, та поделилась новостью со своей хозяйкой, а леди Хоган, в свою очередь, поинтересовалась у сэра Джорджа, каких это гостей развлекал Каррутер.

Но когда об этом спросили самого Каррутера, бедняга не смог ничего ответить: он абсолютно ничего не помнил. Вызвали ночного сторожа, и он описал людей, виденных им вместе с Каррутером у открытого сейфа, — после чего тот тихо ушел к себе наверх и застрелился.