Вселенная против Алекса Вудса - Гевин Экстенс

Посвящается Аликс, без которой не было бы этой книги

Остановили меня в Дувре, уже на самой границе.

В глубине души я чувствовал, что все именно так и случится, но когда шлагбаум передо мной не поднялся, все равно испытал шок.

Смешно получилось. А я-то уже почти поверил, что смогу вернуться домой без приключений, раз до сих пор везло. Надеялся, что успею все сам объяснить маме. Некоторые вещи, как ни крути, лучше узнавать из первых рук.

В общем, представьте: час ночи, льет дождь, я на машине мистера Питерсона подруливаю к «зеленому коридору», где скучает одинокий таможенник: он сидит, облокотившись на стол и подпирая ладонями подбородок, отчего его тело похоже на мешок с картошкой, готовый рухнуть, убери из-под него опору. Видно, сказывается невыносимо скучное ночное дежурство — таможенник выглядит так, словно ему даже моргать тяжело, не то что вчитываться в мои документы. И вдруг все меняется: он выходит из сонного оцепенения, жестом велит мне подождать и что-то говорит в рацию. По его суетливости я понимаю, что влип. Позже я узнал, что мою карточку разослали по всем крупным портам от Абердина до Плимута и показали по телевизору. Словом, шансов проскользнуть у меня не было.

То, что случилось дальше, я помню довольно смутно, но постараюсь рассказать по порядку.

Когда дверца будки распахнулась, я вдруг почувствовал сильный запах сирени. Он окутал меня внезапно, возникнув из ниоткуда, и мне пришлось напрячь все силы, чтобы не утратить связь с реальностью. Строго говоря, этого следовало ожидать — я толком не спал несколько дней, а нарушение режима сна — один из главных триггеров приступа. Другим спусковым крючком служит стресс.

Я попытался на чем-нибудь сфокусироваться. По лобовому стеклу метались дворники. Я начал считать вдохи и выдохи, но дойдя до пяти, понял, что это не поможет. В глазах у меня поплыло. Пришлось включить магнитолу на полную мощность. Салон, заглушая шум двигателя, заполнила «Аллилуйя» Генделя. Так уж вышло. Если бы я это планировал, то выбрал бы что-нибудь поспокойнее и не такое пафосное, — один из ноктюрнов Шопена или сюиту для виолончели Баха. Но так уж получилось, что всю дорогу от Цюриха я слушал коллекцию мистера Питерсона, и, как назло, в этот чертов момент зазвучал знаменитый фрагмент оратории «Мессия». Судьбе вздумалось пошутить.

Разумеется, это сыграло свою роль: в отчете для полиции таможенник сообщил, что я не реагировал на арест, а лишь сидел, «уставившись в темноту и врубив на полную громкость религиозные хоралы, по всей видимости, воображая себя Ангелом Смерти или еще неизвестно кем». Вам уже попадалась эта цитата? Ее растиражировали по всем изданиям — журналисты любят колоритные детали. К сожалению, у меня в тот момент не было особого выбора. Боковым зрением я видел сутулого таможенника в ярко-желтой жилетке, но усилием воли заставил себя не обращать на него внимания. Он пытался через боковое стекло посветить мне в лицо фонариком — на это я тоже старался не реагировать. Важно было смотреть перед собой и не думать ни о чем, кроме музыки. Сосредоточиться мешал назойливый запах сирени. Еще в голову лезли ледяные зубчатые кромки Альп — колючие, как иголки, воспоминания. Я топил все это в музыке. Уговаривал себя, что не существует ничего, кроме музыки. Ничего, кроме струн, и барабанов, и труб, кроме бесчисленных голосов, славящих Господа.

Сейчас-то мне понятно, что я и в самом деле выглядел подозрительно. Сидит парень, взгляд стеклянный, музыка грохочет так, что мертвого разбудит. Думаю, у любого, кто стоял рядом, складывалось впечатление, будто у меня на заднем сиденье — Лондонский симфонический оркестр в полном составе. Но что я мог поделать? Если аура достигает такой силы, то сама по себе она не проходит. Честно говоря, за эти минуты я несколько раз был на грани катастрофы. Еще немного — и начались бы судороги.

К счастью, кризис отступил. Что-то щелкнуло у меня внутри, шестеренки встали на место, и я понял, что луч фонаря скользнул вбок. Таможенник высвечивал что-то Слева от меня, но я был еще слишком плох, чтобы разобрать, что именно. Только потом я вспомнил про мистера Питерсона. Я забыл его спрятать.

Через несколько секунд таможенник опустил фонарь. Я уже смог обернуться: он опять возбужденно кричал в рацию. Потом постучал фонарем мне в стекло и красноречиво показал пальцем вниз, дескать, опусти. Как я нащупал кнопку стеклоподъемника, не помню, зато помню, как меня обдало холодным влажным воздухом. Таможенник что-то говорил, но смысл его слов до меня не доходил. Потом он влез рукой в салон и выключил зажигание. Мотор заглох, и «Аллилуйя» растаяла в ночной тишине, на фоне которой постепенно проступил шум дождя, барабанящего по асфальту, и сразу после этого наконец развернулась реальность. Таможенник, размахивая огромными ручищами, продолжал мне что-то втолковывать, но расшифровать его речь мой мозг был не способен, занятый другим процессом: из глубины сознания пробивалась мысль, которую я силился озвучить, и когда все-таки справился с задачей, получилось следующее:

— Сэр, должен признаться, что я больше не в состоянии вести машину. Боюсь, отгонять ее придется кому-то другому.

Почему-то таможенника мои слова поразили: он застыл с отвисшей челюстью. Вообще таращиться на другого человека разинув рот считается неприличным, но я никогда не зацикливался на таких пустяках и поэтому просто ждал. Я ведь уже сказал все, что нужно, и это меня порядком вымотало. Я был даже рад посидеть молча.

Набрав в легкие воздуха, таможенник громко приказал мне выйти из машины и следовать за ним. Я слышал его, но двигаться, к сожалению, еще не мог. Руки мертвой хваткой держали руль и не демонстрировали ни малейшей готовности его выпустить. Я спросил у таможенника, не подождет ли он минутку-другую.

— Молодой человек, пройдемте! — раздалось в ответ.

Я бросил взгляд на мистера Питерсона. Если к тебе обращаются «молодой человек» — это не к добру. Это значит, что ты по уши в дерьме.

Я с усилием разомкнул пальцы.

Выбравшись из машины, я пошатнулся, уцепился за дверцу и устоял на ногах. Таможенник решил, что я нарочно валяю дурака, и схватил было меня за локоть, но я объяснил, что если он не даст мне прийти в себя, то ему придется тащить меня волоком. Дождь щекотал мне лицо и затылок. На одежде появились бусинки влаги. Пока ко мне возвращалось чувство координации, я спросил, давно ли идет дождь. Таможенник молча смерил меня взглядом, и я понял, что он не фанат досужей болтовни.

Меня привезли в полицейский участок Дувра, где велели проследовать в комнату для допросов № 3, но сперва пришлось довольно долго просидеть в какой-то бытовке в порту. Мимо ходили офицеры из портовой охраны, но со мной никто толком не разговаривал, если не считать немногосложных приказов вроде «Сядьте здесь!» и «Ждите!» да отдельных реплик относительно моей дальнейшей судьбы, но голоса сливались в хор, как в греческой трагедии. После каждой фразы они спрашивали, все ли я понял, словно я имбецил.